Джим Батчер - Белая ночь

— Часть моей души пропала, и мне не стоит из-за этого волноваться? — возмутился я.

— Такое случается сплошь да рядом, — утешил меня Боб. — Скажем, ты поделился частью своей души с Сьюзен, а она с тобой. Именно это защитило тебя от Лары Рейт. Вы с Мёрфи тоже, сдается мне, недавно обменялись — должно быть, ты добился-таки от нее объятия или чего такого. Право же, Гарри, тебе давно пора трахнуть ее и покончить с…

Я дотянулся до рабочего стола, взял молоток и выразительно посмотрел на Боба.

— Э… да, — спохватился он. — Так, о чем это мы… Да, твоя душа. Ты все время отдаешь немножко себя. Все это делают. Магия тоже забирает некоторое ее количество. Она отрастает заново. Расслабься, босс.

— Если в этом нету ничего особенного, — спросил я, — что тогда в этом такого интересного?

— Ох, ну да, — ответил Боб. — Пойми, это ведь все энергия. И я думаю, возможно… возможно… подумай, Гарри. В тебе имелось некоторое, очень небольшое количество энергии Ласкиэли, поддерживавшее отражение, открывавшее тебе доступ к Адскому Огню. Теперь этого нет, но пока было, отражение использовало часть энергии для того, чтобы действовать вопреки источника этого отражения.

— То есть, оно питалось моей душой? Словно я батарейка какая, или аккумулятор?

— Эй, — одернул меня Боб. — Не строй из себя невинно оскорбленного. Ты сам дал это ей. Ты поощрял ее собственный выбор, ее бунтарство, ты провоцировал свободу ее воли, — Боб покачал верхней частью черепа. — Страшная это штука — свобода воли, поверь мне, Гарри. Я рад, что у меня ее нет. Ох, нет, спасибо, не надо. Но ей ты немного дал. Ты дал ей имя. Воля приходит с этим.

С полминуты я молчал.

— И она использовала ее, чтобы убить себя, — произнес я наконец.

— Типа того, — согласился Боб. — Она вычислила, какой части мозга достанется больше всего. Она приняла на себя психическую пулю, предназначавшуюся тебе. Я думаю, это то же самое, что выбрать смерть.

— Нет, не то же, — тихо возразил я. — Она выбрала не смерть. Она выбрала свободу.

— Может, потому это и называется свободой воли, — заметил Боб. — Эй, скажи мне, что ты по крайней мере прокатился на пони прежде, чем цирк уехал. Я хочу сказать, она ведь могла заставить тебя видеть и ощущать почти все, что угодно, и… — Боб осекся, и огоньки в его глазницах мигнули. — Эй, Гарри. Ты что, плачешь?

— Нет, — отрезал я и поднялся по лестнице из лаборатории.

В доме было… пусто как-то.

Я взял гитару, сел на диван и попытался привести в порядок мысли. Это давалось нелегко. Я испытывал все разновидности злости, и смятения, и досады. Я продолжал убеждать себя в том, что это все эмоциональные последствия психического оружия Мальвора, но одно дело твердить это себе снова и снова, а совсем другое — сидеть и ощущать себя паршивей паршивого.

Я начал играть.

Великолепно.

Ну, не то, чтобы идеально — идеально играет компьютер. И пьесу я выбрал не особенно сложную. Мои пальцы не обрели вдруг особой ловкости — но музыка ожила. Я сыграл вторую пьесу, потом третью, и каждый раз в нужном ритме, и я пробовал новые нюансы, варианты аккордов, придававших простым мелодиям глубину и цвет — красивую грусть минорным, мощь мажорным, акценты и чувственность, которые я всегда слышал в голове, но не мог отразить в жизни. Словно кто-то отворил дверцу у меня в голове. Или помогал мне.

Я услышал тихий, очень тихий шепот, похожий на эхо голоса Лаш.

Все, что в моих силах, хозяин дорогой.

Я поиграл еще немного, прежде чем осторожно отставил гитару в сторону.

Потом встал, позвонил Отцу Фортхиллу и попросил его приехать и забрать почернелый динарий, как только я выкопаю его из-под своего подвала.

* * *

Я засек Томаса у его дома и, держась в отдалении, проследил его путь по городу. Он направился по Эль в сторону Петли, потом свернул на параллельные улицы. Он казался бледнее и напряженнее обычного. Он потратил чертову уйму энергии, сражаясь с вурдалаками, и я знал, что ему необходимо кормиться — возможно, с опасностью для кого-то — чтобы восстановить утерянное.

Я позвонил ему на следующий же день после битвы и попытался поговорить с ним, но он говорил сухо и неохотно. Я сказал ему, что беспокоюсь за него, потерявшего столько энергии. Он повесил трубку. Два следующих звонка он обрубал, едва сняв трубку.

Поэтому, раз уж я такой хитрый и чувствительный тип, щадящий чувства брата, я шел за ним хвостом, пытаясь выяснить, какого чета он избегает разговоров со мной. Что ж, если ему так трудно сказать, узнаю сам. Я же сказал: я чувствительный. И изобретательный. И, возможно, немного упрямый.