Анна Старобинец: Агентство

Осталась только Вдова. Я должен был покончить с ней сегодня, но не смог. Что-то не так, я чувствую. Конечно, мне, в общем-то, все равно, это не мое дело, это просто моя работа, но… Что-то не так. Я уже пришел к ней – с огромным букетом тюльпанов (“Добрый день, доставка цветов – букет прислали поклонники вашего покойного мужа – примите мои соболезнования”). Но она так кричала… Так странно кричала… Я ушел.

Да, я знаю, знаю. Она давно уже не в себе – после того, что мы сделали с ней. Она открыла мне дверь и стояла на пороге – почти голая, слипшиеся грязные волосы закрывали лицо; в руке она держала замороженную рыбину и сосала ее голову, словно это был леденец на палочке. Впивалась своими губами в ледяную открытую пасть, облизывала мертвые рыбьи глаза. Она долго смотрела на меня, бессмысленно, тупо. Я протянул ей букет – взяла свободной рукой, с минуту рассматривала, потом уронила. И вдруг дико, с подвываниями, закричала. Наверное, так часто кричат умалишенные. Но она… что-то в ее крике меня насторожило.

И я ушел. Прежде чем с ней покончить, мне нужно кое-что прояснить. У меня накопились вопросы к Клиенту.

Почему мне больше не звонит Координатор? Почему она так кричала? Но главное…

– Откуда такая ненависть? – Я сам удивляюсь, что все же решился спросить.

Он молчит.

Я слишком нервничаю – так сильно, что трясутся руки. И у меня словно горит все лицо . Иду в ванную, чтобы умыться холодной водой. Он молча идет следом.

Я умываюсь, становится лучше. Вытираю лицо полотенцем и слышу, как он запирает дверь ванной изнутри. Мне становится страшно. Он стоит прямо за моей спиной. Он сумасшедший.

Поднимаю голову. В зеркале над раковиной отражается его уродливое лицо. Я вдруг замечаю, что по его щеке текут слезы.

– Вы плачете?

В ответ он улыбается – его левая половина улыбается. Он говорит:

– Лагофтальм.

– Я не понимаю.

– Лагофтальм – заячий глаз. Из-за паралича круговых мышц глаз веки не смыкаются, что приводит к нарушению циркуляции слезы.

Я спрашиваю:

– Это у вас с детства?

Он качает головой:

– Автомобильная авария – чуть больше пяти лет назад. Множественные переломы конечностей, пролом черепа, повреждение лицевого нерва. У меня парализована половина лица. Три месяца я провел в интенсивной терапии. Потом еще полгода – в хирургическом отделении и пару лет – в психиатрическом. В каком-то смысле, у меня началось второе детство. Я разучился жевать…

Мне совсем не хочется слушать его дальше.

– Зачем вы мне все это рассказываете?

– …и теперь могу есть только жидкую пищу… Каждое утро – на протяжении нескольких лет – мне звонит мой лечащий врач, и, словно заботливая мамаша, спрашивает, как самочувствие, и дает инструкции на весь день. Он бы звонил и дальше – я думаю, он бы звонил мне всю жизнь, если бы…

– Перестаньте!

– …если бы я не перерезал телефонный провод. Я не могу появляться на улице без темных очков. У меня на лице – пятнадцать шрамов, и иногда они страшно болят…

Я зажмуриваю глаза.

– …помогает только ледяная вода.

Почти шепотом я снова спрашиваю:

– Откуда такая ненависть ?

В зеркале я вижу, как он улыбается одной половиной рта:

– А ты вспомни. Все очень просто. – Он смотрит на меня своим круглым мертвым глазом. Я смотрю на себя своим круглым мертвым глазом.

– Где ты была?

Я говорю гадким высоким голосом. Совсем не своим – или, может быть, я только сейчас заметил, как мой голос звучит на самом деле. Моя футболка противно намокла под мышками: по синей синтетике расползаются едкие черные пятна. От меня плохо пахнет. У меня болит живот. После каждой моей фразы там что-то булькает – громко и трагически.

Она молчит. Я наливаю себе еще одну рюмку, залпом проглатываю, закуривая очередную сигарету, слежу, чтобы не очень дрожала рука с зажигалкой. Меня тошнит. Глубоко вдыхаю воздух, кашляю, тоже как-то пискляво и противно. Вдыхаю еще раз, говорю:

– Может быть, ты мне объяснишь, что происходит?

Она внимательно изучает невидимый предмет на полу. Потом поднимает на меня глаза – и в них нет ничего, кроме лени, кроме наглого, бесцеремонного желания спать.

– Утром, ладно? Поговорим утром. – Она выходит из комнаты.

– Нет, сейчас! – взвизгиваю я вслед, но не бегу за ней, сдерживаюсь.

Слышу, как закрывается дверь в ванную и шипит душ. Я пью прямо из горлышка. Потом говорю вслух: так не пойдет, чувство собственного достоинства, как же чувство собственного достоинства; наливаю в рюмку, что-то еще бубню себе под нос, как сумасшедший, как слабоумный. Потом начинаю плакать.