Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

– Идем-идем-идем! – вспорхнули девочки с кровати.

Светка прижалась вдруг к Тише, мазнула горячими губами по щеке: удачи!

И выбежали из палаты. Ворчанием грозовой тучи в коридоре долго слышались раздраженные упреки медички.

– Нормалек, брат. Скоро тихий час, тогда и рванем, – подбодрил Сеня.

– А то, может, перетянем? – сыграл благородство Артем. Ему, понятно, перетягивать не хотелось, но показаться-то надо, пацан какой пацанский! Широкая душа.

– Не нужно. Все честно. Девочки ведь тянули.

Славик молчал, делая вид, что не участвует в жизни мальчишечьей палаты, но на самом деле ему было стыдно, досадно и жарко от трусливой муки. Лежал, отвернувшись к стене, простыня на нем промокла насквозь.

Полдень жаркий, жадный, пьяный, мятный, наглый, – лез в окна, черкал на стене золотистые узоры, тепло облизывал голые руки. Жеваная временем лиловая занавеска не справлялась с прямой атакой солнечных лучей.

– Главное – миновать коридор, а там – через боковую дверь, – учил Димка. – Вот, возьми. – Протянул темно-синюю тряпку – халат уборщицы, который стибрил из кладовки. – На пижаму натяни сверху, чтобы не светиться – белое на фоне зелени хорошо заметно!

В полном молчании мальчики прокрались по коридору, счастливо избежав столкновения с персоналом больницы, и выскользнули в боковую дверь. Пять метров от входа – заросли сирени и жимолости приветливо распахнули зеленые объятия.

– Ты, главное, ничего не бойся. Встретишь – долго с ним не болтай. Только спроси: кто следующий? – и бегом назад.

– А как я его узнаю?

– Да узнаешь.

Отцветала сирень, – поникшие соцветия почти уже не пахли, свисали лиловыми жалкими тряпочками, пеплом. Жимолость-акация, жимолость– акация, и вокруг, и рядышком, как шерочка с машерочкой. Тиша с трудом протиснулся меж кустами, боялся, что не найдет тропинки, так и завязнет, стиснутый цепкими пальцами ветвей. Ан нет – вьется, ползет неширокая тропка, едва различима в молодой траве, будто коты протоптали. Бузина пахнула прямо в нос; вишня осыпала плечи, голову розовыми звездами.

Раньше, говорят, до революции, здесь граф жил, большой любитель садово-парковой красоты, понавез растений, засадил цветами всю округу. Уж как их позже не топтали, не рубили строители нового мира, а кусок старого сада все же выжил, уцепился за землю и выдюжил, не сдался под порывами безжалостного времени.

Главврач, человек мягкий и даже сентиментальный, не причинял никакого вреда зеленому постояльцу, а саду лишь того и надобно – не лез сад в больничный двор и за ограду далеко не высовывался – соседствовали мирно. При западном крыле больницы, где фабрика-кухня цинковой крышей задорно перемигивалась с солнцем, буйно разросся малинник в окружении шелковицы, поварихи варили компоты, медсестры выбегали в перерыв набрать в пластиковые стаканчики матовых тутовых ягод.

Все выше деревья, все затейливее переплетения ветвей над головою – живой шатер колышется, шумит; нет-нет и промелькнет за деревьями железная ограда – легендарный зеленый забор. Что за забором? Пустырь, где живут лишь одуванчики и осколки битых бутылок внезапно вспыхивают изумрудами в волнах песка; свалка – клочки газет и рваные шины, проржавевшие гармони батарей, мертвые велосипеды, мышиное царство?

Больница располагалась на окраине города, дальше – ветер, ветер… Идти мальчику не то чтобы слишком неудобно, а как-то щекотно, сказочно, – листва нашептывает, обнимает, уговаривает… Тише представляется, что необъятный зеленый зверюга льнет к его телу, желая либо чем-то одарить, либо, напротив, забрать у него что-то важное. Здание больницы отсюда не видно, – слишком глубоко он забрался; хорошо, значит, и его никто не увидит, не поймает, не станет ругать.

В отделении кардиологии к детям относились заботливо, но строго: шумные игры запрещались, режим соблюдался до мелочей, гулять детей выводили на площадку напротив парадного входа под надзором нянечек.

Зеленый забор – четкая граница между мирами; там – воля и безвременье, безбрежный воздушный океан с запахом диких трав, здесь – больничные стерильные запахи, узкие коридоры, белые одежды. Сад настороженным псом между – охраняет больницу, заглушает лукавые голоса пустыря.

«А если попытаться перелезть ограду, – подумал мальчик, – и уйти далеко-далеко в степные травы? Может быть, я оставлю свою болезнь здесь, а там я уже буду не я – другой, сильный и странный?» Ноги сами переступали по тропке; ветки, ветки, ветки… От запаха жасмина в глазах пляшут золотые червячки. Ограда ближе, близко… вплотную – шероховатая, прочная решетка.