Дана Посадская - Возвращение карнавала

Пропустите её, господа, укройтесь за шатрами и деревьями. Не стоит пугать ещё больше того, кто и так превратился в жёлтый сочащийся сгусток страха. Джентльмены-шакалы в чёрных полумасках, пропустите даму, будьте вежливы. Отоприте дверь, — но так, чтобы она вас не заметила. Аудиенция вот-вот начнётся. Приготовьте его высочеству чёрный плащ на кровавой подкладке и перчатки белые, как его кожа. Зажгите все факелы, развесьте паутину…. Готово? Прекрасно, она уже там. Ваше высочество, скоро ваш выход.

Сердце Матильды безумно стучало… Нет, ложь, нелепость. Сердце Матильды не стучало вовсе. У неё не было сердца. Вместо него в глубине её тела открылась чёрная дыра с рваными краями, из которой капля за каплей сочился зелёный яд.

Она шагнула к гробу… Нет, снова не так. Что подломилось где-то внизу, пол качнулся, и прозрачная крышка гроба оказалась прямо у лица, — так близко, что она ощутила на омертвевших губах горьковатый стеклянный холод.

Лица Матильда не видела — и не должна была видеть. Если она посмотрит ему в лицо, она никогда, никогда не сделает это. Не сделает то, что должна.

Должна… Это слово было так нелепо, так грубо и наивно в этом месте, в этом осколке пространства и времени, полном пляшущих теней и едкого радужного дыма.

Ключ торчал из замочной скважины как безобразный искрошенный зуб. Он повернулся с трудом… но повернулся.

Она взялась обеими руками за крышку.

Где-то далеко внизу, так, что не хватало ни вздоха, ни взгляда, рычал и пенился водоворот. И она должна была броситься в него, как камень, как птичье перо. И ничто, никто и ничто на свете, не способно было это изменить.

«Прикосновение к спящему вампиру смертельно опасно для вас»…

Она рванула крышку наверх. А затем, зажимая зубами разрывающий грудь на куски то ли стон, то ли крик, вцепилась пальцами в тонкую белую руку.

Водоворот сомкнулся и поглотил её тело. Перед глазами загустела вязкая чернота.

Рука была неподвижна.

Матильда разжала зубы, разлепила веки. Рука не была холодной. Нет, она была… даже тёплой. Она нагрелась от её тепла. Это был… это был воск.

Несколько секунд она сидела неподвижно. Затем подняла лицо, огляделась вокруг влажными от слёз глазами. Ей казалось, что стены расступаются, нет, рассыпаются в прах, и всё, всё заливает кипящий солнечный свет. И нет ничего, нет сырого мрачного склепа, нет нелепого гроба с восковой разряженной куклой. А есть только солнце, и небо, такое светлое и чистое, с чуть заметными вздохами белых облаков. Небо и солнце, вечное утро, а ночи не будет, не будет, не будет никогда!

— Не настоящий, — прошептала она. — Ненастоящий, ненастоящий. Ничего настоящего.

— Вы совершенно правы, юная леди.

Змея скользнула по плечу Матильды и зашипела ей в ухо. Нет, не змея. Это был голос. Вкрадчивый голос, с лёгким акцентом.

Она подняла глаза. Обернулась. Нет, она не шевелилась, нет. Но она смотрела.

Ей показалось, что мозг превратился в песок. И этот яд… зелёный яд из дыры вместо сердца. Он разъел её тело, как кислота, он уничтожил его без остатка.

Вампир смотрел на неё, слегка склонив голову набок. Его тонкие губы насмешливо дрогнули, но глаза были черны и пусты. Он скользнул равнодушным взглядом по кукле, лежащей в гробу.

— Милая леди, — произнёс он, — вы так наивны. Вам ещё многое нужно понять. Неужели вы всерьёз полагали, что вампир выставит себя на потеху толпы — да и ещё в дневные часы, когда он почти абсолютно беспомощен? — он покачал с усмешкой головой. — И потом, согласитесь, подобное представление было бы совсем не в духе Карнавала. Слишком грубо, слишком откровенно. Годится разве что для деревенской ярмарки. А Карнавал, юная леди — это царство масок, полутеней и иллюзий. Ничто не является тем, чем кажется. И насколько это утончённей, подумайте только: в горбу лежит ничтожный манекен, в то время как настоящий вампир спит в никому не известном укрытии и выходит только ночью… чтобы получить то, что положено ему природой.

— Человеческие жизни, — еле слышно выдохнула Матильда.

Он усмехнулся, в его глазах на мгновение вспыхнуло пламя.

— Не только.

— Вы меня убьёте? — спросила она. В её голосе не было страха. Возможно, в эту минуту ей этого даже хотелось.

Он покачал головой.

— Нет, вас — нет. Вы слишком беззащитны, юная леди. И потом, есть, по крайней мере, двое, кто, возможно, не желает вашей смерти. И эти двое мне не безразличны.

Он смерил её чуть презрительным взглядом — как будто она была нищенкой, просящей подаяния; затем поклонился, словно королеве.