Линкольн Чайлд - Обсидиановый храм

В нижнем отделе его позвоночника наблюдался небольшой разрез.

– Доктор? – обратился Пендергаст, снимая свои латексные перчатки и бросая их в гроб. – Не могли бы вы осмотреть этот разрез?

Бросив возмущенный взгляд на агента ФБР, доктор присел у гроба и тщательно осмотрел труп.

Когда после этого он так ничего и не сказал, Пендергаст продолжил.

– Не могли бы вы подтвердить, что cauda equina умершего была извлечена?

Единственным ответом доктора стал резкий кивок.

После этого Пендергаст повернулся, нырнул между защитными экранами и быстро удалился от могилы. Лонгстрит, некоторое время наблюдавший за ним, наконец, повернулся к остальным.

– Спасибо, – сказал он, – мы здесь закончили.

Вернувшись в машину и медленно подъехав к передним воротам, Лонгстрит кашлянул, прочищая горло.

– Итак, доктор Уолтер Лейланд – он же Диоген Пендергаст – привел в исполнение смертный приговор Люциуса Гарея. В роли действующего судмедэксперта он также засвидетельствовал его смерть. Таким образом, он смог заполучить человеческую cauda equina, и никто ничего не заподозрил. Если взглянуть на это с другой стороны, то можно сказать, что все было мастерски спланировано и выполнено.

– Можно, – согласился Пендергаст.

Они подождали у ворот охранника кладбища, пока он разблокировал цепь и выпустил их.

– Мы упустили еще одну очевидную вещь, – заметил Лонгстрит. – Диоген не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что он собирает cauda equina. В противном случае ему не нужно было бы идти на такие сложности, как исполнение казни, – он оглянулся. – Есть ли вероятность того, что Диоген знает о твоем спасении?

Пендергаст не отвечал несколько мгновений.

– Мне так не кажется. Я считаю, что он слишком занят… другими проблемами. Хотя во время моей погони за ним я не пытался скрыть свое присутствие. Это был явный просчет с моей стороны, – он поерзал на пассажирском сидении. – Но одна вещь, однако, стала кристально понятна.

– Какая именно?

– Знает мой брат, что я жив, или нет – он остается запредельно осторожным человеком. Я считаю, что есть только одна причина, по которой он пошел на такие сложности, чтобы скрывать свой сбор этих cauda equina: возможность того, что я все еще могу быть жив. Потому что я единственный человек, который понял бы их реальное назначение. И единственная причина, по которой это стало бы его беспокоить, так это если бы он находился – и планировал оставаться – где-то неподалеку.

– Ты имеешь в виду…?

– Да. Диоген и Констанс где-то здесь, во Флориде… где-то рядом.

Янтарное солнце скользило по небу позднего утра, освещая бесчисленные мангровые островки, усеивающие бирюзовое мелководье, заканчивающееся в синей дал и морского залива. Диоген чувствовал тепло солнца на своем лице, пока стоял у плиты и готовил завтрак: омлет с опятами, прошутто, сырами Грюйер и Бри и свежим измельченным базиликом. Он поднял сковороду, выложил омлет на тарелку и отнес ее Констанс, которая расположилась в уголке для завтраков.

Этот омлет шел в дополнение к толстым тостам с маслом и джемом, полудюжине ломтиков бекона и жареным зелёным помидорам, которые он уже приготовил ранее. Констанс ела с отменным аппетитом. « И неудивительно! », – думал Диоген, наблюдая за ней и вспоминая долгую бессонную ночь, которую они провели вместе. Констанс была сильной, выносливой, раскрепощенной, уверенной в себе и бесстрашной! Она выжала из него все соки. Он был истощен… полностью истощен.

На лицо Констанс, наконец, вернулся здоровый румянец. Покончив с трапезой, она отложила вилку.

– Это было очень вкусно, большое тебе спасибо.

– Дорогая, я редко видел такой аппетит.

– В последние несколько дней я мало ела. И, конечно же, мы с тобой сожгли много калорий.

– С этим не поспоришь.

Диоген неохотно обсуждал подобные вещи: так сказывалось его строгое католическое воспитание. Он был рад, что Констанс не поступила, как некоторые женщины, и не начала пересматривать и обсуждать подробные детали ретроспективы, упоминая об этом, как если бы случившееся было так же обыденно, как вождение автомобиля или плавание. Но она этого не делала и, по-видимому, оказалась столь же сдержанной, сколь и он сам, не желая смешивать их совместный опыт с пустыми разговорами. И все же он не мог не вспомнить с приятной электрической дрожью, как ее тонкие пальчики касались линий его шрамов.

Она резко поднялась, оттолкнув от себя тарелку. На ее лице застыло все то же сияющее выражение – возможно, даже слишком сияющее, но Диоген предположил, что это было присуще определенному типу женщин…