Ричард Матесон - Немой

— Мы научим тебя, Паал, все будет хорошо, мой дорогой. Мы научим тебя.

Ему казалось, что волны его сознания режут ножом: Паал, Паал, Паал.

Паал. Это был он сам. Он сразу понял это. Но сам звук, унылый и мертвый, тусклый и ни с чем не связанный, был совершенно чужд ему. В этом звуке не было никаких ассоциаций и напоминаний, ничего от него самого. Но настоящее его имя было более чем просто словом — это имя было им самим. Это имя воплощало его личность, его представления о себе самом, о своих родителях, обо всей его жизни. Когда мать и отец звали его или мысленно говорили с ним, его имя было гораздо важнее и интереснее, чем короткий неуклюжий звук, который постоянно звучал рядом с ним. Все было тесно сплетено в его настоящем имени, не выразимом в звуках.

— Паал, разве ты не понимаешь меня? Это твое имя, Паал Нильсен. Паал Нильсен. Разве ты не понимаешь меня?

Беспокойная, назойливая толкотня одного и того же звука, непереносимая для чувств. Паал. Звук снова и снова ударялся в него. Паал. Паал. Звук старался овладеть его вниманием, вовлечь его в унылый и бессмысленный хоровод других звуков.

— Паал, ну, постарайся же! Паал. Повторяй за мной. Паал. Паал.

Вырвавшись прочь от нее, он убежал в ужасе, и она отыскала его в кровати своего сына, с перепугу укрывшегося одеялом с головой.

Потом, спустя некоторое время, восстановился мир. Она крепко обняла его. Ей уже стало ясно, что говорить не надо, и она молчала. Теперь упрямая толкотня звуков не нарушала течения его мысли, жизни его сознания. Она ласково перебирала рукой его волосы и целовала его в залитые слезами щеки. Он согрелся ее теплом, его мысли, точно испуганные рыбки, вернулись в свое обычное русло, и теперь он почувствовал, что понимает обнимающую его женщину. Чувства не нуждались в звуках.

Он ощущал только ее любовь — бессловесную, нежную и прекрасную!

Шериф Уилер как раз собирался выходить из дома, когда раздался телефонный звонок. Он стоял на пороге, а Кора бросилась к телефонной трубке.

— Гарри, — услышал он ее голос, — ты еще не ушел?

Он вернулся на кухню и взял у нее трубку:

— Уилер слушает.

— Это Том Полтер, Гарри, — отозвался почтальон, — письма из Европы уже пришли.

— Я сейчас буду, — сказал он и бросил трубку.

— Письма? — спросила его жена.

Уилер кивнул.

— О боже, — прошептала она, точно он тяжко обидел ее.

Когда Уилер вошел на почту, Полтер протянул ему изза стойки три письма. Шериф взял их в руки.

— Швейцария, — осмотрел он почтовые марки, — Швеция, Германия.

— Вот и все, — сказал Полтер, — столько же, сколько и всегда. Три письма в конце месяца.

— Думаю, их нельзя распечатывать, — сказал Уилер.

— Ты же знаешь, что я не отказал бы тебе, Гарри, — ответил ему на это Полтер. — Но закон есть закон. Я должен отправить их назад нераспечатанными. Это закон.

— Хорошо. — Уилер достал свою ручку и переписал адреса с трех конвертов к себе в записную книжку. Затем он протянул письма старому почтальону: — Спасибо тебе.

Когда часа в четыре он вернулся домой, Кора сидела в гостиной с Паалом. На лице ребенка отражались смешанные чувства: желание угодить и понравиться вместе с боязливой решимостью бежать от смущающих звуков. Он сидел рядом с ней на диване и выглядел так, точно готов был вотвот разрыдаться.

— Ох, Паал, — говорила она, когда Уилер входил в комнату. Она обнимала испуганного мальчика. — Тебе нечего бояться, мой милый.

Тут Кора увидела своего мужа.

— Что они с ним сделали? — с мукой в голосе спросила она.

Шериф покачал головой.

— Не знаю, — ответил он, — его нужно отдать в школу.

— Нет, не нужно отдавать его в школу! Взгляни на него, — возразила Кора.

— Мы никуда его не отдадим, пока не узнаем, что к чему, — ответил Уилер, — а вечером я сяду и напишу письма по тем адресам в Европу.

В молчании Паал почувствовал сильную вспышку чувств женщины и быстро взглянул в ее лицо.

Боль. Он почувствовал, что боль льется из нее, как кровь из открытой раны.

Пока они все трое молчали, он ощущал, как женщину переполняет печаль. Казалось, что он слышит далекие рыдания. Поскольку молчание продолжалось, ему удалось поймать всплески воспоминаний в ее сочащихся болью мыслях. Она видела лицо другого мальчика. Только это лицо исчезло, став неясным, в ее мыслях появилось его собственное лицо. Два лица, призрачно двоясь и сливаясь, сменялись в ее мыслях, точно боролись одно с другим.

Внезапно все исчезло, точно провалилось в черную дыру, потому что женщина проговорила: