Уильям Ходжсон: Карнакки - охотник за привидениями

Однажды я сумел увидеть его лицо более отчетливо, его наполняла бесконечная боль, показавшаяся мне почему-то скорее духовной, чем физической, и властвовало на нем выражение полной решимости и концентрации, наделявшее болезненно-бледное, покрытое потом, измученное лицо обликом героического великолепия.

А потом вибрации искусственно вызванной им муки окончательно прервали вибрации света, затопив комнату волнами и всплесками тьмы. Последний быстрый взгляд, брошенный мною по сторонам, открыл для меня мгновенное вскипание невидимого эфира; вихри его вдруг поглотили огонек лампы, превратив ее сперва во вращающееся световое пятно, несколько мгновений остававшееся на своем месте, а затем померкшее, побледневшее и погасшее… внезапно передо мной не оказалось ни капли света, ни чего угодно еще. Я словно бы затерялся на просторах черной и непроглядной ночи, которую пронзало лишь напряженное и полное боли дыхание Баумоффа.

Целая минута миновала настолько медленно, что если бы я не подсчитывал частоту дыхания Баумоффа, то мог бы сказать, что их было пять. А потом Баумофф вдруг произнес удивительно преобразившимся голосом, в котором слышалась некая невыразительная нотка.

— Боже мой! — донеслось до меня из середины тьмы. — Какие же страдания перенес Христос!

И в наступившей тишине я вдруг понял, что отчасти испуган; однако ощущение это, с моей стороны, было слишком неопределенным и необоснованным… даже можно сказать, подсознательным. Прошли еще три минуты, в течение которых я подсчитывал полные отчаяния вздохи, доносившиеся до меня из тьмы. А потом Баумофф заговорил снова, тем же самым странным образом преобразившимся голосом.

— Муками Твоими и Кровавым Потом, — пробормотал он, дважды повторив эти слова.

Ясно было, что все внимание его в этом немыслимом состоянии с полнейшей самоотдачей обращено к сцене смерти Господа.

Эта самоотдача произвела на меня интересный и в некоторых отношениях чрезвычайный эффект. Анализируя свои ощущения, эмоции и общее состояние ума, я вдруг осознал, что Баумофф производит на меня едва ли не гипнотический эффект.

Отчасти желая прийти в нормальное состояние, а также для того, чтобы внести некоторое изменение в характер дыхания Баумоффа, я спросил его о том, как он себя чувствует. Голос мой, странным образом пустой и невыразительный, отправился в непроглядную черную тьму.

Он ответил:

— Тихо! Я несу Крест.

И, знаете ли, воздействие этих простых слов, произнесенных тем новым, бесстрастным тоном, в атмосфере, полной почти непереносимого напряжения, оказалось настолько могущественным, что я вдруг широко открытыми глазами увидел в этой сверхъестественной тьме Баумоффа несущим Крест. Нет, не таким образом, как обыкновенно изображают несущего Крест Господа, возложившего его на плечо; но держащим Крест под самой поперечиной, так что конец бруса волочился по каменистой земле. Я увидел даже волокна неоструганной древесины там, где с нее ободрали кору; а под волочащийся по земле конец набился пучок жесткой травы, вырванной с корнями, и так и застрявший между Крестом и кремнистой почвой. Даже сейчас эта картина стоит перед моими глазами. Видение обладало чрезвычайной четкостью; однако оно пришло и рассеялось во мгновение, и я вновь очутился во тьме, механически подсчитывая число вздохов и не зная, сколько я уже насчитал.

И пока я сидел там, до меня вдруг дошло, какое чудо сумел совершить Баумофф. Я находился во мраке, воспроизводившем чудо Тьмы при Распятии Христа. Короче говоря, поместив себя в эти аномальные условия, Баумофф сумел развить такую энергию чувств, которая по своему воздействию в известной, и малой, конечно, степени, повторяла Крестные муки Господа. И поступком своим он с совершенно новой точки зрения неопровержимо доказал колоссальную силу личности и духа, явленные Христом. Он создал и продемонстрировал среднему уму доказательство, давшее новую реальность чуду совершенной Христом жертвы, заставившее по новому убедительно прозвучать это слово — ХРИСТОС. Я уже ощущал только ошеломляющее своей интенсивностью восхищение.

Однако в этот же самый момент я ощутил, что эксперимент надо немедленно окончить. Испытывавшееся мной волнение указывало на то, что Баумофф должен закончить его здесь и сейчас и никогда более не пытаться копировать психические условия. Некое странное предвидение, подсознательное видение, указывало мне на то, что подобным образом можно вызвать к жизни нечто чудовищное, вместо подлинного познания.