Уильям Ходжсон: Карнакки - охотник за привидениями

— Но это же скверно! — проговорил я. Баумофф попытался пожать плечами, совершив самый горестный жест из всех, которые мне приходилось видеть, немедленно обнаруживший ту муку, которую он старался скрыть от меня.

Теперь он протирал ладони небольшой губкой, которую время от времени обмакивал в чашку с каким-то раствором. Я понимал, что он намеревается сделать… Баумофф вдруг вздрогнул, с мучительным напряжением попытался улыбнуться, сославшись при этом на забинтованный палец. Во время своего последнего эксперимента Баумофф держал палец над пламенем спиртовки; однако теперь, как он дал мне понять несколькими с натугой выдавленными словами, он намеревался, насколько возможно, сымитировать ту великую сцену, которую имел в виду. Он настолько четко объяснил мне, что мы должны испытать нечто чрезвычайно важное, что я находился в состоянии едва ли не суеверного волнения.

— Жаль, что вы начали этот эксперимент, Баумофф! — проговорил я.

— Не… говорите… таких… глупостей! — едва выдохнул он. Впрочем, оба последних слова его скорее напоминали стон, поскольку перед каждым из них он до шляпки втыкал оставшиеся стальные шипы в собственные ладони. Баумофф сжимал кулаки в порыве дикой решимости, и я заметил, что острие одного из них вышло наружу с тыльной стороны ладони между сухожилиями второго и третьего пальцев. Верхушка шипа была окрашена кровью. Я посмотрел на Баумоффа: он глядел мне прямо в глаза.

— Только не вмешивайтесь, — выдавил он. — Я пошел на все это не развлечения ради. Я… знаю… что… делаю. Смотрите… тьма… собирается. Замечайте… все!

Он погрузился в болезненное молчание, прерывавшееся только полными боли вздохами. Я понял, что должен уступить, и принялся разглядывать комнату, пребывая в состоянии, соединявшем в себе почти нервическую тревогу с истинным и совершенно здравым любопытством.

— Так, — наконец промолвил Баумофф, — скоро произойдет нечто. Я чувствую… это. Ну, подождите… подождите… до моего… большого опыта. Я покажу этому мерзавцу Гаутчу.

Я кивнул; однако Баумофф едва ли мог видеть меня; так как зрение его явно обратилось в глубь себя, радужная оболочка глаз расслабилась. Я вновь обвел комнату взглядом; исходящие от лампы лучи явным образом время от времени прерывались, создавая тем самым впечатление того, что ее кто-то попеременно включал и выключал.

В комнате заметно потемнело… атмосфера сделалась тяжелой… по-особенному мрачной. Сумрак этот заметно отливал синевой; однако в нем не было еще той густоты, которую мы недавно наблюдали в результате простого горения… только лампа мигала время от времени.

Баумофф заговорил снова, с усилием выталкивая из себя слова.

— Э… этот мой прием… позволяет… в полной мере… воспользоваться… испытываемой мной болью. Результат… требует… правильного… сочетания… идей и эмоций. Вы понимаете меня? Я… воспроизвожу… ситуацию… как можно… ближе. Фиксирую… все внимание… на сцене смерти…

Несколько мгновений он пытался отдышаться.

— Мы… доказали… что Тьма была; но ее следует… соединить… с психическим… эффектом… чтобы в точности… воспроизвести все… условия. Подлинная… ситуация… требует… чрезвычайной точности. Отмечайте все. Записывайте.

А потом единым порывом Баумофф выпалил:

— Боже мой… Стаффорд, замечайте все. Скоро произойдет нечто. Нечто… удивительное… и обещайте… не мешать мне. Я знаю… что делаю.

Баумофф, охнув, умолк, и в охваченной тишиной комнате стало слышно лишь его надсаженное дыхание. Вглядываясь в его лицо, дюжину раз заставляя себя смолчать о вещах важных с моей точки зрения, я вдруг заметил, что более не могу видеть его со всей четкостью; некий трепет в разделявшей нас атмосфере временами делал его облик каким-то нереальным. За последние тридцать секунд в комнате существенно потемнело, и, озираясь по сторонам, я вдруг заметил, что в сгущающейся синей мгле, уже пронизывавшей буквально все вокруг, заметно какое-то внутреннее кружение. Я посмотрел на лампу и понял, что чередующиеся вспышки света и синей тьмы сменяют друг друга с удивительной быстротой.

— Бог мой! — услышал я голос Баумоффа, доносившийся до меня из недр полумрака. — И как же Христос терпел эти гвозди!

Я посмотрел на него, ощущая предельное удовольствие и смесь жалости с раздражением; однако мне было ясно, что время протестов и возражений уже миновало. Трепетавший между нами воздух доносил до меня его облик с большими искажениями. Я словно бы видел Баумоффа сквозь восходящий над раскаленным камнем воздушный поток, прерываемый лишь накатывавшими то и дело волнами черной синевы.