Андрей Тепляков - Антитело

— В порядке. Замерз на улице.

— Ты должен быть осторожнее.

— Ничего. Сейчас выпью горячего чая и согреюсь.

— Ты можешь простудиться, и станешь, как мы! — добавила девочка.

— Не стану! Таким, как вы — не стану!

Повисла тишина. Дядя и Аленка уставились на него: она — удивленно, он — настороженно. Глеб опустил глаза, стараясь удержать внутри подступающую ярость.

— А почему ты кричишь?

Глеб взглянул на дядю.

— Пойду на кухню. Отогреюсь.

— Давай.

Уходя, он успел услышать, как Аленка спросила:

— А почему Глеб на меня разозлился?

Он остановился, ожидая, что ответит дядя. Медленно ползли секунды, ладони непроизвольно сжались в кулаки.

— Он не злится. Он просто замерз и устал.

— Нет, злится!

— Посиди немного, милая. Я сейчас приду.

Из комнаты снова донесся его хриплый кашель. Глеб качнулся с пятки на носок и не спеша пошел на кухню.

Через несколько минут там появился дядя.

— Ты чего раскричался-то? Ребенка напугал.

Глеб посмотрел на него поверх чашки и демонстративно надел маску. Он почти с удовольствием наблюдал, как дядя нервничает, как тяжело садится на стул.

— А она вас не пугает?

— Она — моя дочь. Что бы с ней и с нами не случилось, она ей останется. Понятно?

— А чего ж непонятного-то? Все ясно. Но вы бы приглядывали за ней. Не за мной — за ней.

— Я с ней все время. Она просто сидит и играет. И все. Она уже несколько дней из комнаты не выходит.

— Не думаю, что ей это нужно.

— Ты о чем?

— Ладно. Не важно. Устал я что-то.

Глеб поднялся из-за стола.

— Пойду, полежу у себя.

Он вышел, оставив дядю сидеть за столом.

Настин номер не отвечал. Вообще ничего не работало. Сотовая сеть исчезла, будто ее и не было. И радио молчало. Глеб лежал на кровати и тупо смотрел в книгу, едва ли понимая, что читает. В голове у него крутились разрозненные мысли, но все они неизменно возвращались к Аленке, сидящей на полу и ее волосам.

Он ждал этого, и это повторилось. Ночные страхи вернулись, вместе с тихими шорохами и скрипами. Глеб лежал с открытыми глазами, спрятавшись за воображаемым сундуком. Теперь тот уже не казался забавным изобретением, остроумной ловушкой страхов. Теперь он сам сделался чудовищем. Глеб не мог объяснить для себя причину этого, но средство помощи медленно превращалась в ловушку для него самого.

Он боялся закрыть глаза. Стоило сделать это, как перед ним возникал образ Иры и Аленки, стоящих на поле, возле края огромной могилы. Девочка сидела у матери на руках и улыбалась ему. С пасмурного неба слетал ветер и теребил им волосы. Лицо Иры покрывали большие бледные язвы. Они росли, кожа на лице сморщивалась и облезала, обнажая розовые мышцы. Одежда истлевала, теряя цвет и фактуру. Процесс разложения происходил захватывающе быстро. Мышцы темнели и растворялись, белесыми испарениями поднимаясь в холодный воздух. Скелет Иры, по прежнему, прижимал к себе дочь, а та сидела у него на руках — живая и здоровая, обнимала его за шею, прижималась щекой к холодной кости. И улыбалась — весело, даже кокетливо.

Глеб открывал глаза, раз за разом прогоняя их, загоняя в свой сундук, но они возвращались — снова и снова. Несколько раз ему казалось, что девочка подмигивает, демонстративно нежно и томно, прижимаясь к мертвому остову матери. Словно довольный вампир, удовлетворивший прихоть.

Уже начинал зарождаться рассвет, когда он, наконец, заснул.

Анна сидела на скамейке, кутаясь в теплый платок, и смотрела на дорогу. Было раннее утро, свежее и прозрачное, как колодезная вода. Роса на листьях и траве сверкала сотнями оттенков золота и бирюзы. Было тихо.

Федор позвонил около семи и сказал, что приедет через час-полтора. Его голос прозвучал так бодро и уверенно, что странным образом отозвался в ней самой теми же чувствами.

«Мужская рука — вот это что. Мужская рука»

Со времен ее первого романа, мужчин в жизни Анны было мало. Она привыкла не доверять им и во всем полагаться только на себя. На себя и маму, пока та еще была жива. Но с Федором все было иначе. С ним она чувствовала себя слабой, чувствовала ведомой. И ей это нравилось. Он был нежен с ней — второй человек, которого она подпустила к себе так близко. И пусть их отношения продолжались всего неделю, в ее жизни это занимало годы. И в эти годы она была по-настоящему счастлива.

Анна полагала, что думает о ферме, о детях, оставшихся там, но мысли ее были заняты другим: каким он стал? Помнит ли ее? Помнит ли той?