Ури Геллер: Элла

— Пап, — встрял Фрэнк, осмелившийся повиснуть на свободной руке отца. — Элла его не трогала!

— Да-а? Так кто же тогда его бросил? Уж не ты ли?

— Не, чес-слово, он просто сам упал.

— Не вступайся за нее, Фрэнк, она того не стоит. Торт стоял на середине стола. Она нарочно сбросила его на пол.

— Я не делала этого, папочка, честно-честно!

— Я САМ ВИДЕЛ!

Но ничего он на самом деле не видел. На одно мгновение торт завис, перевернувшись, у края стола, а потом невидимая рука швырнула его на пол, да так, что капли крема и джема забрызгали стены.

— Надо бы заставить тебя съесть его. Стоя на карачках. До последней крошки.

Пальцы ног Эллы едва касались пола, она кожей чувствовала жар нависшего над ней отцовского лица.

— Ну что, будешь еще врать мне?

— Нет.

— Ты сбросила торт?

— Да.

— Зачем?

— Не знаю…

— Чтоб все отчистила! — он отпихнул ее. И, ткнув пальцем в сторону Фрэнка, добавил: «Не вздумай ей помогать. И если хоть одна крошка останется, когда я вернусь… хотя бы крошка…»

Он шарахнул дверью, выходя из комнаты, а потом хлопнула и входная дверь. Девочка, опустившись на колени возле материнского стула, стала собирать розовые комки на тарелку.

Элла была маленького роста — для своего возраста. Ее длинные платиновые волосы сбегали водопадом по спине. Надо лбом они были пострижены в короткую челку, обрамляя ее бледное лицо, как шлем. Отец уже начал настаивать, чтобы она завязывала их сзади или укоротила до плеч. Ходить с такими длинными распущенными волосами «не подобало». Чистое тщеславие. «Она больше не ребенок, объявил он — а тщеславная женщина — истинное зло».

Элла не ощущала себя истинным злом, но действительно мыла голову каждый вечер, а по утрам и вечерам расчесывала волосы щеткой. Монотонное движение руки по текучему шелку волос помогало избавиться от всех чувств и мыслей.

Вечером своего дня рождения она сидела на краешке кровати. Ковер был оттерт начисто, до последнего крошечного пятнышка. В соседней комнате спал Фрэнк. Мать была внизу: до Эллы неразборчиво долетало эхо девятичасовых новостей.

При слабом свете, лившемся в узкую щелочку приоткрытой двери в спальню, Элла все расчесывала и расчесывала волосы, пока у нее не заболела рука. Ей нравилось слегка тянущее ощущение на коже головы, и струящееся прикосновение волос к тыльной стороне ладони, когда она принималась за очередную прядь.

Полоска света с лестничной площадки падала как раз на стену. Во время урока рисования в школе она нарисовала ангела, вырезала его, и приклеила к обоям «Блю-таком». [1] «Блю-так» — клеящая мастика производства фирмы «Бостик», которая не оставляет следов, и может многократно использоваться. У ангела были светлые волосы, ниспадавшие на белые крылья, полураскрытые и касавшиеся своими кончиками сандалий. Элле казалось, что так мог выглядеть архангел Гавриил, когда явился Марии.

Но своему отцу она об этом не сказала, когда он заметил ангела на стене.

— Это что такое? — спросил он, нагрянув в ее комнату с очередным внезапным «рейдом за чистоту».

— Я нарисовала это в школе.

— Так вот чему они тебя учат? Богохульствовать?! Ты разве не знаешь Вторую заповедь?

— «Не делай себе идола и какого подобия…» — забормотала Элла.

— Никакого подобия! Бог говорит на правильном английском, не то что ты.

— Прости, папа. Но ведь это всего лишь рисунок, а без него стена кажется такой голой… — она всегда говорила с отцом так тихо, что он едва ее слышал. — У всех моих друзей на стенах висят плакаты, но я знаю, что ты этого не одобряешь.

— Никакого идола, — повторил Кен, — и никакого подобия тех, кто обитает на небесах.

— Да.

— Ты знала это, и все-таки продолжала рисовать…

Он покачал головой, и вышел из комнаты. Но снять картинку не велел.

Ангел пришел к Элле во сне. Сегодня, в день ее рождения, это случилось не в первый раз, но никогда еще этот сон не пугал ее так сильно. Он повторялся уже несколько недель и всегда начинался с того, что она оказывалась под водой. Элла билась, стремясь к точке света наверху, из ее губ и ноздрей вырывались пузырьки воздуха, а от давления на уши кружилась голова. Она брыкалась и извивалась, но чья-то сильная рука сжимала ее лодыжку и пальцы, казалось, впились прямо в кость. Она тянулась и тянулась вверх, к свету, и вдруг другая рука поймала ее за кисть. Это была маленькая ручка, слабая, как у младенца, отчаянно пытавшаяся вытянуть Эллу наверх. По сравнению с неумолимой хваткой, сковавшей ее лодыжку, эти немощные попытки казались жалкими и бессильными.