Ева Геллер - Потрясающий мужчина

Все началось со счастливого конца. Поэтому более чем неуместно прозвучал вопрос, заданный мне отцом, когда мы с гостями отмечали мой блестяще сданный экзамен и новую работу Бенедикта:

— Скажи, Виола, если бы ты могла стать стихийным бедствием, то каким именно?

И это после такой вкусной еды! После паштета и шампанского!

Мой отец убежден, что ничто так не развлекает гостей, как его идиотские вопросы. Он юрист по проблемам страхования и сам наверняка был бы всепожирающим пожаром на фабрике, производящей огнетушители, — это у нас старая семейная шутка. Отец считает возможными самые невероятные вещи и верит только в страховку. Моя мать в его игре была бы землетрясением: она может долго молчать, но время от времени ее прорывает. Отец землетрясения любит, они проявление высших сил, за которые страховка не полагается.

Я знаю массу людей, которые были бы взрывом или извержением вулкана. Из тех катастроф, что все разрушают одним махом.

Я другая. Я была бы наводнением. Начинается обычный дождь. Но ни днем, ни ночью он не утихает. Никто еще не верит, что это катастрофа. Каждый день всем кажется, что завтра дождь прекратится. И всегда находятся слова утешения: зато не будет лесных пожаров; не надо поливать цветы и газоны; после дождя всегда выглядывает солнце. Но за дождем следует только дождь — и так, пока не становится ясно, что все потеряно. Я была бы катастрофой, которая началась задолго до того, как ее осознали.

Я вообще такая… постепенная. Мне всегда надо начинать с малого. Стремительный успех не в моем стиле — так же, как и мгновенный крах.

Но если к тебе пришло счастье, зачем же спрашивать о том, что могло бы его омрачить. В тот вечер, когда мы с Бенедиктом, наши родные и друзья сидели за столом в доме моих родителей, все было великолепно, мы отмечали мой успех на экзамене курса дизайнера по интерьеру, новое место архитектора для Бенедикта и прежде всего наше совместное будущее. Я не стремилась выставлять напоказ достоинства и недостатки своего характера, и поэтому не задумываясь произнесла:

— Я была бы несданной карточкой лото с шестью правильно отгаданными номерами.

Бенедикт засмеялся громче всех:

— Виола, ты же никогда не играешь в лото!

Моя подруга Элизабет, которая тоже сегодня блеснула на экзамене, сказала:

— Оригинально, как тебе это пришло в голову?

Я сама не знала. Может, я боюсь из-за одной-единственной оплошности пропустить неповторимый шанс в своей жизни? Проморгать решающий момент?

— Не волнуйся, Виола, — успокоил меня Бенедикт, — если я буду играть в лото, то сам сдам свою карточку, — и потом добавил: — Зачем тебе шесть отгаданных номеров? У тебя ведь есть я, единственный и неповторимый!

Таков Бенедикт. Сама любезность.

Да, пожалуй, один раз в жизни и у меня был стремительный взлет. Бенедикт и я — это была любовь с первого взгляда. У него тоже, клянется Бенедикт. Его предыдущая подружка, с которой он расстался задолго до того, как познакомился со мной, была, как и я, темноволосой, темноглазой, стройной и у нее тоже была небольшая грудь.

Мы познакомились ровно год и месяц назад в лифте Мюнхенского института дизайна и архитектуры. Прижатые друг к другу, мы стояли в углу, а перед нами — целая семинарская группа человек в пятнадцать, которым надо было на десятый этаж. Я ехала на восьмой. Сначала лифт остановился на четвертом, где никто не выходил, потом опять поехал вниз. Затем снова поднялся на четвертый, после чего спустился на первый. Потом доехал до седьмого. Какая-то женщина сказала, что специально задержала дыхание, чтобы перегруженному лифту было легче. Тут лифт опомнился и снова вернулся на первый этаж.

— Видимо, она опять вдохнула полной грудью, — произнес кто-то, и все истерично захохотали. Было жарко, и все это время я стояла вдавленная в Бенедикта. Когда в итоге лифт опять остановился на четвертом этаже, семинарская группа решила сдаться и отправилась пешком. Я осталась в лифте, потому что никуда не спешила. Кроме меня там остался только Бенедикт. Теперь мы, конечно, разошлись по разным углам. И тут лифт без остановки доехал до восьмого этажа.

— Мы оба преодолели путь наверх, — это была первая фраза Бенедикта, обращенная ко мне.

Бенедикт со своей пышной и вьющейся белокурой шевелюрой и мальчишеской улыбкой выглядел так потрясающе, что я никогда бы не решилась с ним заговорить. Что же мне ответить? Лишь бы не сморозить глупость! Я только улыбнулась, без всякой надежды, что мое смущение останется незамеченным. Потом Бенедикт спросил меня, не знаю ли я, где кабинет профессора Цирмана. И тут я сказала свою первую фразу: