Брэм Стокер - Граф Дракула, вампир (сборник)

Минуты нашего ожидания текли с ужасающей медлительностью. У меня замирало сердце, и я видел по лицу Ван Хелсинга, что и он немало волнуется относительно будущего. Я боялся тех слов, которые мог произнести Ренфилд. И определенно боялся думать; угнетало предчувствие того неотразимого бедствия, которое надвигалось на нас, как море в часы прилива Бедняга Ренфилд дышал отрывисто, спазматически. Каждую минуту казалось, что он откроет глаза и заговорит, но снова звучало хриплое дыхание, и обморок делался все глубже. Как я ни привык к виду болезней и смерти, это ожидание все сильней действовало мне на нервы. Я почти слышал удары' собственного сердца; кровь, приливавшая к вискам, отдавалась в моем мозгу как удары молота. Молчание делалось мучительным. Я поглядел на своих товарищей и по их пылающим лицам и влажным лбам понял, что они испытывают ту же муку. Наши нервы были взвинчены, словно вот-вот раздастся звон страшного колокола, Который захватит нас врасплох.

Наконец настал момент, когда, стало ясно, что пациент быстро слабеет; он: мог умереть с минуты на минуту. Я посмотрел на профессора и увидел его пристальный взгляд, обращенный ко мне. Он сказал:

— Нельзя терять времени. От его слов зависит жизнь многих людей; я думал о том, пока стоял рядом. Быть может, ставкой здесь служат души. Мы сделаем трепанацию как раз над ухом.

Не сказав больше ни слова, он приступил к операции. Несколько минут дыхание оставалось хриплым. Затем последовал такой долгий вздох, что казалось, грудь должна распахнуться. Глаза Ренфилда вдруг открылись и уставились на нас с диким, бессмысленным выражением. Это продолжалось несколько минут; потом взгляд его смягчился, в нем отразилось приятное удивление, и вздох облегчения сорвался с губ. Он судорожно задвигался и сказал:

— Я буду спокоен, доктор. Велите им снять смирительную рубашку. Я видел страшный сон, и он так истощил мои силы, что я не могу сдвинуться с места. Что с моим лицом? Оно словно опухло и ужасно саднит.

Он хотел повернуть голову, но при этом усилии глаза его снова остекленели, и я тихонько поддержал его голову. Тогда Ван Хелсинг сказал спокойным, серьезным тоном:

— Расскажите нам ваш сон, мистер Ренфилд!

При звуках этого голоса на разбитом, лице Ренфилда появилась радостная улыбка, и он ответил:

— Это доктор Ван Хелсинг? Как вы добры, что пришли сюда. Дайте воды, у меня губы пересохли; и я постараюсь рассказать вам. Мне снилось...— Он замолк, будто потерял сознание.

Я поспешно сказал Квинси:

— Бренди у меня в кабинете, быстрей!

Он убежал и скоро вернулся со стаканами и графинами бренди и воды. Мы смочили потрескавшиеся губы пациента, и он ожил. Но было очевидно, что его бедный поврежденный мозг работал в это время, потому что когда он совершенно пришел в себя, то пристально взглянул на меня с мучительным смятением, которого мне никогда не забыть, и сказал:

— Я не должен обманывать самого себя; это был не сон, а жестокая действительность.

Его взгляд блуждал по комнате; когда он остановился на двух фигурах, терпеливо сидевших на краю постели, Ренфилд продолжил:

— Если бы я не был в этом уверен, все равно понял бы по их присутствию.

На секунду его глаза закрылись — не от боли или сонливости, а по доброй воле, будто он хотел собрать свои мысли; когда он открыл глаза, то заговорил торопливо и более энергично, чем до сих пор.

— Скорее, доктор, скорее! Я умираю. Чувствую, что мне осталось жить всего несколько минут, и затем я снова вернусь к смерти... или к тому, что хуже смерти. Смочите опять мои губы бренди. Я должен сказать что-то прежде, чем умру, или прежде, чем замрет мой бедный убитый мозг... Благодарю вас... Это произошло ночью, после того как: вы покинули меня, хотя я умолял вас меня выпустить. Я не мог тогда говорить, я чувствовал, что язык мой связан; но за исключением этого я был тогда так же здоров, как теперь. Я долго оставался в мучительном отчаянии, после того как вы оставили меня. Мне казалось, прошли целые годы. И вдруг неожиданный мир снизошел на меня. Мой мозг снова успокоился, и я понял, где я нахожусь. Я слышал, как лаяли собаки за нашим домом, но не там, где был он.

Ван Хелсинг ничем себя не выдал. Он только нашел мою руку и крепко с>$ал ее. Затем с легким кивком сказал:

— Рассказывайте дальше.

Ренфилд продолжал:

— Он подошел к окну в тумане, как я это часто видел и прежде; но на этот раз он был не духом, а человеком, и глаза его сверкали, словно он сердился. Я видел, как его красный рот злобно ухмылялся; острые белые зубы блестели при свете луны, когда он оглянулся на заросли деревьев, за которыми лаяли собаки. Поначалу я не хотел звать его, хотя знал, что ему хотелось войти ко лше, как и всегда. Тогда он соблазнил меня, пообещав множество вещей — не на словах только, но их создавая.