Олег Егоров - Вепрь

В сущности, это было все, что меня интересовало. Я закурил. Собственно, я и сидел на крыльце, чтобы курить. Ольга Петровна запах табака не жаловала. Да и Насте было вредно.

Караул, пыхтя, выбрался из конуры и перековылял на крыльцо. Здесь он положил морду мне на колени, предлагая чесать его за ухом. К дому цветовода Чехова вразвалку подкатил легковой фургон — "каблук" в просторечии — с кавказским человеком за рулем. Чехов, загодя упаковавший тюльпаны во фруктовые коробки, встретил его у ворот. Кавказец покинул фургон для переговоров. Переговоры с его стороны сопровождались жестикуляцией, горячей, точно песок на пляжах Гудауты. Флегматичный Чехов отвечал, изредка встряхивая кудрями. Я видел, как они ударили по рукам. Причем в горсти Чехова после совершения сделки осталась заметная даже с нашего крыльца пачка денежных знаков. Итак, столичные, судя по номеру на "каблуке", представители сильного пола могли строиться в очередь. Тюльпан — лучший подарок женам, тещам и матерям к Международному женскому дню.

Мне лично идея взбалмошных марксисток, учредивших этот праздник, всегда казалась теоретически абсурдной и унизительной для самих же предтеч. Очевидно, что всякое годовое вращение Земли вокруг Солнца и суточное — вокруг собственной оси действительно имеют международный характер. Ход календарного времени столь же естествен, как потребность справлять нужду, когда кому приспичит. А присуждение одного из оборотов нашей планеты в пользу лучшей половины человечества столь же противоестественно, как помещение раз в году на всех общественных уборных буквы "Ж".

Однако человек кавказского обличья смотрел на все это с точки зрения денег. Кто сказал, что деньги не пахнут? Пахли и пахнут. Для него деньги пахли жареным, вареным со специями, а также ароматным и крепким особой выдержки. Женщинами, разумеется, они тоже пахли.

"Каблучок", переваливаясь через колдобины, прокатился до околицы и там был остановлен поднявшимся из кювета патрулем в грязных плащ-палатках. Патруль в составе известных мне Вадима, разносящего по домам трудовые книжки, и "лыжника", специализирующегося в области зерновых, беспощадно вытряхнул из фургона всю тару с нежными тюльпанами. Кавказский человек, подвывая, как милицейская сирена, бегал вокруг пестреющих в луже цветов.

"Понимаем. — Почесывая Караула за ухом, я наблюдал гнусное разорение восточного каравана свирепыми бедуинами наших Пустырей. — Всех немедленно впускать, никого не выпускать. А вернее, выпускать, но сначала — обыскать. Что это? Опять стихи?"

В сердцах я плюнул себе под ноги и куда-то попал.

Патрульные наконец вошли в село, оставив бедолагу-скупщика на произвол судьбы. Впрочем, произвол судьбы вряд ли оказался бы более бесцеремонным, чем их собственный. Жалкий энтузиаст рыночной экономики все еще собирал уцелевших представителей флоры, когда варвары поравнялись с наши домом.

— Как успехи? — окликнул я их вместо приветствия. — Говорят, в Березовой тоже клуб неплохой. Есть разгуляться где на воле.

— А закурить у тебя есть? — отозвался Вадим.

— Бросил. — Я взял тетради Обрубкова, собираясь вернуться в дом.

— Что это у него? — насторожился "лыжник", обращаясь к товарищу по оружию.

— Лекции, — сказал я безмятежно. — Сопромат. Бинарные числа.

Что такое "сопромат" и "бинарные числа", мы все, я думаю, представляли примерно одинаково.

— Бонжур, месье! — Кутаясь в шаль, на крыльцо вышла Настя.

— Ты какой изучал? — спросил Вадим у "лыжника".

— Английский.

— А я — немецкий. — Вадим ухмыльнулся, но взгляд его остался холодным. — Вы вот что, фрау. Вы урезоньте-ка вашего молодчика. Больно он разрезвился.

Патрульные зашагали по безлюдной улице Пустырей.

— Молодчик — это кто? — вопросила Настя.

Я глянул на Караула, разомлевшего у моих ног. Резвости в нем было не больше, чем в ржавой сеялке, позабытой среди чиста поля нерадивыми земледельцами.

— Поди узнай теперь. — Я поцеловал Анастасию Андреевну в щеку. — Не догонять же грубиянов. Ты как себя чувствуешь?

— Как по брошюре Смирнова положено, — вздохнула она. — Мутит немного…

Анастасия Андреевна собирала на стол к ужину, когда объявился Алексей Петрович Ребров-Белявский. Сразу стало яснее ясного, что случилась беда.

На щеках пустыревского феодала, обыкновенно покрытых вечным загаром, выступили чуть ли не зеленые пятна. Опухшая ряшка Алексея Петровича походила на бронзовый старый кувшин, облагороженный патиной.