Юрий Петухов: Воскресший, или Полтора года в аду

Один из шаров внезапно вырос в размерах, приблизился, стал огромным, потом просто превратился в прозрачную, уходящую в бесконечность стену… и вобрал меня внутрь.

Да, я увидал все. Тысячи распятых висели на столбах. А столбов было, что в тайге деревьев — через каждые полтора-два метра. Распятые корчились, выли, изгибались, извивались. Рои слепней, ос, комаров, мух вились над их телами. По изъеденной коже ползали скорпионы, фаланги и тарантулы.

Я подошел к ближайшему. Он свысока косил на меня выпученный красный глаз и хрипло стонал.

— За что тебя, брат? — спросил я шепотом.

— За то, что на свет народился, — просипел он замогильным сипом. И жутко ухмыльнулся.

— Я тебя серьезно спрашиваю! — взъярился я и дернул его за ногу.

Полусгнившая стопа осталась в моей руке. Я отбросил ее в сторону. Но тут же из-за столбов выскочили какие-то шакалы с человечьими рожами и устроили дикую грызню из-за этого куска тухлятины.

— Отвяжись, мертвяк! — огрызнулся висящий, будто не у него только что оторвали ногу.

— Сам мертвяк! — рявкнул я. — Вот сброшу тебя этим шакалам, тогда будешь по-другому петь, падла!

— Сбрасывай! — заорал он хрипато. — Мне все одно туда дорога, вот руки прогниют, сам свалюсь! Сначала меня эти шакалы сожрут, а как выблюют и выгадят мое мясцо, так я таким же шакалом стану и буду всех жрать. Сбрасывай!

Нет! Не понравился мне первый круг ада. И не жалко мне стало этих подлюг висящих.

А дьявол-хранитель нависал за моею спиной, дышал зловонно в затылок. Только он мог объяснить, что тут происходит.

Он и объяснил:

— Неделание добра — это уже зло, ублюдок! — сквозь сомкнутые клыки процедил он. — Эти черви ничего плохого в своей червиной земной жизни не сделали. Но у каждого было много случаев, когда можно было сотворить чего-то хорошее, в вашем червином понимании, а они отвернулись, не сотворили, мать их! Вот и висят, гниют, в шакалов превращаются. Да ты, подонок, не плачься по ним. Этим жалким червякам тут не так уж и плохо. Бывает похуже! — И он захлебнулся в лающем кашле-смехе.

Какое-то остервенение напало на меня. Я бросился на одного висящего, содрал его, швырнул на землю, потом то же проделал с другим, с третьим… я вел себя как осатаневший зверюга. А дьявол все хохотал и хохотал.

— Получайте, сволочи!

Я топтал упавших. Но их тут же начинали пожирать гадкие шакалы. Жрите! Жрите гадов! Я зверел все больше. И мой хранитель не препятствовал мне. Но и не подталкивал, не подзадоривал. Гораздо позже, уже на земле, я понял в мучительнейших раздумьях, в чем дело. Почему Господь Бог никогда не удерживает от плохих поступков? Ведь Он всесилен, Он бы мог удержать, предотвратить зло, не допустить его. Но Он не делает этого… Воля! Свободная воля! Так же и дьявол — он всегда рядом, всегда за левым плечом, всегда нашептывает что-то. Но он никогда не толкает силком, он не шпыняет тебя рогами, заставляя делать зло, не бьет копытом, и даже не выставляет никаких условий, совсем не шантажирует. Человечишка, червь поганый, имеет свободу воли — свободу вершить или добро или зло. Это он сам дает силы и Господу Богу и дьяволу. И всесилен в этот миг будет тот из них, к кому повернет свое личико жалкий, обладающий свободой воли червь. Миллионы творящих благо вливают всемогущество во Всевышнего. Миллионы, творящих зло, накачивают мышцу дьявола адской силой. Чтобы понять это, мне пришлось пройти через весь Ад, мне пришлось пройти через ад тысяч бессонных, мучительных ночей здесь, наверху. И постичь… простейшую эту истину — очевидную, лежащую на ладони. Но недоступную. Недоступную, как все эти гирлянды, как макро и микромиры, в которые нелетающий и неходящий никогда не попадет, в которые черви вползают лишь после своей земной жизни. Постижение истины, понятной новорожденному младенцу, — вот смысл жизни, всей земной и неземной жизни этого младенца и миллиардов других, ему подобных. Каждый ползет своей дорогой от Полного Знания через тьму и невежество к постепенному познаванию сущего без всякой надежды обрести когда-нибудь хоть каплю утраченного. О-о, наивные черви! Прав, во всем прав дьявол-хранитель. Жизнь, в каких бы измерениях она ни протекала, есть океан зла — и добро в нем эфемерными пузырьками пузырится, а пузырьки лопаются, это знает каждый, пузырьки — это пшик! пустота! Господи, спаси и помилуй меня!

Чудовищным ударом пробило мой хребет, повалило наземь. Забылся! Опять помянул имя того, о ком мне и помыслить не следовало бы!