Джо Шрайбер - Без окон, без дверей

Оуэн почти всю ночь бродил по лесу и уже не чувствовал ни одной части тела. Страх развеялся, но холод и онемение усугубились до невыносимости, пока он не пришел к заключению, что здесь ему суждено умереть. Почувствовал при этом только легкое сожаление, что больше никогда не увидит своего мальчика, Генри. Единственное, что имеет значение. Больше жалеть не о чем.

Все началось, когда он скатился с холма в темноте, отчего дух захватило, и ударился головой о камень, громко вскрикнув от боли.

Сидел, потирая затылок. Со временем продолжил путь в ночи, выискивая увиденные раньше огни и не видя. Далеко ли уехал по склону? Чуть не кликнул Реда, потом вспомнил нечто вышедшее из леса — не животное, не человек, что-то совсем другое в человеческой одежде, высокое, неуклюжее, передвигавшееся на длиннющих ходульных ногах. При этом явлении сердце быстрее забилось, тело превратилось в квакающий перкуссионный инструмент, вроде того, что за кулисами изображает гром.

Вспомнил, как дедушка Томми пел и играл на гитаре старческими дрожащими пальцами, будто петь не хотел, а выбора не оставалось, и поэтому он пел про длинного дядьку в черном, который шел за дочерью. Впервые услышав песню, маленький Оуэн испугался, но еще сильнее испугался, что дед повторял ее снова и снова, глубоко вколачивая слова ему в голову. «Учи, — сказал дедушка Томми прокуренным голосом, слабым, несколько женским. — Однажды эта песня станет твоей. Будет принадлежать тебе, а ты ей, раз уж твоя фамилия Маст, поэтому заучи все слова, хорошенько запомни…»

В конце концов Оуэн просто шел, стараясь выбраться на дорогу. Шел, казалось, часами, спотыкался, порой падал в слишком глубоком снегу, заставлял себя встать и идти до последней капли сил. Устал, задохнулся, заблудился, не имея выбора, не имея надежды.

Наконец сел на снег, удобно вместивший тело, приняв на себя его тяжесть без всяких вопросов, будто только того и ждал. Наверно, где-то в мире заранее описана смерть каждого человека, и это описание ждет, когда его откроют. Здесь он нашел свое. Слышал, что замерзшие насмерть как бы засыпают. Можно просто закрыть глаза и растаять. Впервые в жизни он, оглядываясь на свою жизнь, чувствует себя не так плохо. Хорошо бы только иметь при себе клочок бумаги и ручку, оставить Генри записку. Что написал бы? Прости? Будь хорошим мальчиком? Я люблю тебя? Сделал все, что мог? Все это сейчас кажется истинной правдой, но он никогда не трудился говорить правду, когда имел возможность, а ведь это гораздо лучше пьяного жалобного вранья. Хорошо, что нельзя оставить записку, пусть Генри вообще забудет о его существовании.

Глаза привыкли к темноте, и, сидя в снегу, глядя в ночь, Оуэн увидел впереди свет. Слабый желтый свет разливался по снежной равнине, тот же самый, увиденный раньше, и он понял, что это такое.

Дом.

Поднялся, с огромным усилием оторвавшись от снега, направился туда. Не просто к дому, а к расползшейся во все стороны крепости, устремленной вверх и наружу, как бы проевшей дыру в окружающих лесах и землях, разжиревшей сама по себе. Ускорил шаг, оживился от перспективы спасения. Везде горит свет, теперь все отчетливо видно.

Подходя к дому сзади, поскользнулся и понял: то, что прежде казалось поляной, в действительности замерзший пруд. Лед крепкий — не хрустнул, не треснул под ногами, — с голыми пятнами, со сверкающей ониксом полосой вдоль противоположного берега. На другой стороне он взобрался на берег и остановился.

При виде большого пустого дома посреди неизвестности с включенным везде светом страх вернулся, стал еще сильнее.

Но он замерзает. Надо согреться. Если зайти и как-нибудь наладить контакт с внешним миром, вернуться к Генри, убежать из города, вообще из этой части света…

Он как мог быстро зашагал вдоль боковой стены, однако до парадного добирался мучительно долго. Поднялся по занесенной снегом лестнице, видя на ступеньках чьи-то недавние, наполовину запорошенные следы, подошел к двери, даже не постучал — повернул ручку, вошел в дом.

— Эй! — крикнул Оуэн. — Есть кто-нибудь?

Прихожая смотрела на него, открытая, молчаливая, абсолютно застывшая. Он с первого взгляда заметил во всем окружающем что-то неправильное, тошнотворное, как морская болезнь. Прищурился на углы, отыскивая, где кончаются стены и начинаются потолки. Иначе как понять, где ты — в прихожей или в стенном шкафу? Пространство сливалось в расплывчатый, бесформенный, бессмысленный кошмар. Похоже на пьяную галлюцинацию, но он хорошо знаком с пьянством и, даже не ощупав углы, точно знает, что это реальность.