Монтегю Джеймс - Альбом каноника Альберика

— Что вы, не стоит утруждаться. Луна светит ярко, да и идти отсюда не более ста ярдов.

Ризничий, однако, повторил свое предложение три, если не четыре раза, и лишь когда оно столько же раз было отклонено, сказал:

— Доброго пути. Если что, пусть мсье меня кликнет. И пусть держится середины дороги, там и ровнее и светлее, чем на обочине.

— Конечно, конечно, — кивнул Деннистоун, которому не терпелось остаться наедине со своим приобретением, и с альбомом подмышкой вышел в прихожую.

Там, однако же, его остановила хозяйская дочка, и он решил, что девица, будучи попрактичнее отца, решила хоть немного поживиться за счет иностранца, всучив ему кое-что от своего имени.

— Не будет ли месье так добр принять серебряное распятие с цепочкой для ношения на шее?

Денннистоун не видел в распятии никакого проку, однако понимая, что альбом достался ему чуть ли не даром, спросил:

— И во что это мне обойдется?

— Мне ничего не надо, месье, — последовал ответ. — Только возьмите!

Девушка говорила с такой искренней горячностью, что Деннистоуну не осталось ничего другого, кроме как рассыпаться в благодарностях и позволить повесить распятие ему на шею. Создавалось впечатление, будто он оказал отцу и дочери услугу, да столь важную, что они не знают, как его отблагодарить. Они стояли на крыльце и глядели ему вслед до тех пор, пока он не помахал им на прощание с крыльца «Шапо Руж».

Сразу после ужина Деннистоун отправился к себе в комнату, чтобы получше рассмотреть находку. Любопытно, что содержательница «Шапо Руж» живо заинтересовалась его рассказом о приобретении у ризничего альбома со старинными рукописями и картинками, Ему даже показалось, будто в прихожей перед столовой она обменялась с тем самым ризничим несколькими приглушенными фразами, закончив разговор словами: «Пьер и Бертран будут спать в доме».

И все это время он ощущал нараставшее беспокойство, которое объяснял для себя нервным перевозбуждением, вызванным столь удачным приобретением. Но как бы то ни было, ему не удавалось отделаться от чувства, будто позади него кто-то находится, так что очень хотелось сесть спиной вплотную к стене. Но все это, разумеется, представлялось полнейшей ерундой в сравнении с очевидной ценностью того, что ему удалось заполучить. Сидя в одиночестве, Деннистоун рассматривал сокровища каноника Альберика, с каждым перевернутым листом открывая для себя что-то еще более чарующее.

— Благослови Господь каноника Альберика! — бормотал Деннистоун, имевший глубоко укоренившуюся привычку разговаривать сам с собой, — Хотелось бы знать, что с ним стало? Боже мой! Здешней хозяйке не помешало бы научиться смеяться повеселее, а то можно подумать, будто в доме покойник. Ну, может, еще полтрубочки? А почему бы и нет? Интересно, что за распятие преподнесла мне эта девушка… Да так настойчиво. Наверное, прошлый век. Да, пожалуй. Такую штуковину не больно-то приятно носить на шее, тяжеловато. А ее отец, наверное, носил, и не один год. Ладно, отдам серебро почистить, а потом уберу.

Деннистоун снял распятие с шеи и, когда положил на стол, обратил внимание на какой-то предмет, лежавший на красной скатерти у его левого локтя. Несколько соображений насчет того, что бы это могло быть, промелькнули в его голове с невероятной быстротой.

— Перочистка? Нет, в моей комнате ее точно не было. Крыса? Что-то уж больно черна. Большой паук? Хочется верить, что таких больших не бывает. Но… Боже правый, рука! Точно такая, как на рисунке!

В следующий миг он взял ее — тонкую, обтянутую бледной кожей, поросшую длинными, жесткими черными волосами, с выдававшими страшную силу стальными нитями сухожилий и шероховатыми, крючковатыми серыми когтями на кончиках пальцев.

Охваченный смертельным, неодолимым ужасом Деннистоун вскочил на ноги, но чудовище, чья левая кисть лежала на столе, уже поднималось за его спиной, выступая из темноты и занося правую руку над его головой с явным намерением вцеииться в скальп. Именно то волосатое страшилище, что было изображено на рисунке. Форма нижней челюсти и оскал зубов за черными губами делали его рот похожим на звериную пасть, носа не имелось вовсе, свирепые, ярко-желтые с угольно-черными зрачками глаза горели такой злобой и жаждой уничтожения всего живого, что внушали больший страх, чем все остальное. Однако помимо ненависти в них угадывалось и нечто, подобное разуму, уступавшему человеческому, но превосходившему звериный.