Питер Хэйнинг: Они появляются в полночь

В скором времени они приехали в Рим, и Обри потерял на некоторое время лорда Ратвена из виду: он оставил его в компании одной итальянской графини, которую тот посещал ежедневно, а сам юноша отправился на ознакомление с историческими достопримечательностями другого, почти совсем опустевшего города. И в те самые дни, когда он пополнял свои впечатления и любовался красотами экзотической культуры, из Англии приходили регулярно письма, которые он вскрывал с радостным нетерпением: первое было от сестры, оно дышало любовью к нему, остальные были от опекунов, и вот они-то как раз и поразили его в самое сердце. Если раньше у него лишь были подозрения на тот счет, что в его спутнике таится некая сила зла, то эти письма давали достаточное основание для того, чтобы он укрепился в своей уверенности. Опекуны настаивали на том, чтобы он немедленно оставил своего спутника, они убедительно доказывали, что натура лорда Ратвена, по их сведениям, отличается неразборчивостью в средствах достижения своих зачастую подлых и гнусных целей, что его распущенность и дурные привычки представляли страшную опасность для общества. Выяснилось, что презрительность, с которой он третировал бедную светскую львицу, искавшую с ним связи, вовсе не зиждится на неприятии ее характера — отнюдь нет, он получил свое, но не удовольствовался победой и, чтобы получить еще и гнусное удовольствие, устроил так, что его жертва, соучастница своего падения, была низвергнута с вершины незапятнанной своей добродетели на дно глубокой пропасти позора и бесчестья, окончательно деградировала, что вообще все женщины, любви которых он домогался, очевидно, только из желания попрать добродетель, после его отъезда за границу отбросили прочь стыд и пали в глазах света, демонстрируя свое недостойное поведение в обществе.

Обри обдумал все обстоятельно и решил твердо, что он оставит этого ужасного человека, который за все время их знакомства не выказал ни единой светлой черты, не совершил ни одного благородного поступка. Он изыскивал удобный предлог, чтобы расстаться с ним раз и навсегда, а в ожидании подходящего момента не спускал с него глаз, тщательно наблюдая за всеми его поступками, не позволяя ни одной подробности пройти незамеченной. Он вошел в те же круги, в которых вращался лорд Ратвен, и очень скоро убедился в том, что Его Светлость собирается воспользоваться неопытностью и надругаться над невинностью дамы, чей дом он так часто посещал. По итальянским обычаям незамужней девушке неприлично появляться в обществе одной, поэтому он исполнял свой бесчестный план в секрете от всех, но Обри пристально наблюдал за всеми поворотами разворачивавшейся интриги, поэтому он прознал о том, что назначено тайное свидание, которое неминуемо должно было закончиться обольщением невинной, хотя и слишком безрассудной девушки. Не теряя времени, он неожиданно зашел в апартаменты лорда Ратвена и напрямую спросил того о его намерениях относительно упомянутой леди, сообщив при этом, что ему достоверно известно о том, что сегодня ночью должно состояться их свидание. Лорд Ратвен ответил, что его намерения таковы, какими бы они могли быть у любого в подобной ситуации, а когда юноша нажал на него и потребовал ответа, женится ли он на девушке, тот только рассмеялся. Обри удалился и написал письмо, где сообщал, что с настоящего момента не считает возможным их дальнейшее совместное путешествие, приказал слуге подыскать для него другие апартаменты, а сам отправился к графине и информировал ее обо всем, что знал, — причем не только об опасности, грозящей ее дочери, но и о личности и так называемых подвигах Его Светлости. Опасное для девушки свидание было таким образом предотвращено. На следующий день лорд Ратвен прислал к Обри своего слугу с запиской, в которой извещал юношу о своем полном согласии на разрыв.

Покинув Рим, Обри поехал в Грецию и вскоре оказался в Афинах. Он поселился в доме одного грека и принялся исследовать полустертые следы гордой античности, которая та постаралась скрыть под разноцветными лишайниками или упрятать под слой почвы, словно не желая показывать вольным жителям подвиги героических рабов Древней Эллады. Под одним с Обри кровом очутилось прекрасное и совершенное создание — девушка, которая легко могла бы послужить моделью для лучших живописцев, если бы они захотели запечатлеть на холсте все мечтания правоверных в раю Магомета, разве только в глазах ее светился такой недюжинный ум, какому бы не полагалось иметься у тех, кто по мусульманским понятиям вовсе не имеет души. Когда она плясала на равнине или неслась по склону горы, можно было подумать, что грация газели тускнеет по сравнению с ее красотой и живостью, и если бы кому-нибудь пришло в голову ее очаровательные и красноречивые глаза променять на сонный взгляд этого красивого животного, того можно было бы смело назвать эпикурейцем. Легкие ножки Панты (так звали девушку) частенько сопровождали Обри вего поисках памятников античной культуры, и когда девушка, забывшись, со всей своей непосредственностью бросалась ловить особой красоты кашмирскую бабочку и показывала Обри все изящество своих прелестных форм, он любовался тем, как она словно летит по ветру, и тут же забывал напрочь только что расшифрованные им письмена на полустертой плите, наблюдая за грацией и силуэтом сильфиды. Бывало, когда она порхала вокруг него, локоны ее развевались по ветру, сверкая в лучах солнца и нежно переливаясь всевозможными оттенками, так что нетрудно извинить забывчивость очарованного любителя древностей, у которого вылетало из головы то, что он считал жизненно необходимым для правильного прочтения отрывка из Павзания. Но к чему пытаться описывать то, что каждый может ощутить, но не каждому дано осознать. Она была сама невинность, юная и безыскусная красота, не испорченная манерами переполненных светских гостиных и душных балов. Когда он делал зарисовки живописных развалин и античных надписей, которые собирался изучать в часы досуга, она всегда стояла рядом с ним и следила за магическими штрихами его карандаша, запечатлевающего черты ее родной земли; она демонстрировала ему национальные танцы, описывала на словах, как греки собираются на открытой равнине, становятся в круг и выражают душу в веселой пляске, в ярких красках рассказывала о свадебной церемонии, которую ей довелось увидеть в детстве, а потом, обратившись к предметам, которые, очевидно, произвели на нее самое глубокое впечатление, пересказывала ему всякие сверхъестественные истории о своей кормилице. Серьезность, с которой она вела повествование, и ее явная вера во все эти россказни возбудили интерес даже у Обри, и когда она пересказывала ему легенду о живом настоящем Вампире, который прожил долгие годы среди своих друзей и близких родственников, вынужденный ежегодно продлевать свое существование, отнимая жизнь у прекрасных девушек, иначе, мол, у него самого кровь становилась холодной, Обри смеялся и шутил над ее фантазиями, да еще такими мрачными. Но Ианта перечислила ему имена стариков, которые в конце концов выявили одного из существующих среди них после того, как нашли мертвыми своих близких и детей, отмеченных печатью мерзкого чудовища. Она умоляла его поверить ей, поскольку люди уже заметили, что вот такие неверующие, как он, рано или поздно, но обязательно получают жуткое подтверждение истинности этой легенды и тогда с разбитыми сердцами и с горестью вынуждены признать, что все это воистину святая правда. Она описала ему в деталях, как обычно выглядят эти монстры, и Обри охватил ужас, когда этот портрет в точности совпал с внешностью лорда Ратвена. Он тем не менее все же упорствовал, убеждая девушку в том, что во всех этих легендах не может быть ни грана правды, одновременно удивляясь мысленно стечению стольких совпадений, которые заставляли его поверить в сверхъестественность и могущество лорда Ратвена.