— Повредить. — Он замолчал. Затем схватил ее и повернул лицом к себе. — Ты беременна?
Она кивнула.
— И ты никому не говорила?
— Нет.
— Гарольд. Гарольд знает?
— Никто, кроме тебя.
— Боже милостивый, — сказал он. Он так сосредоточенно всматривался в ее лицо, что это испугало Франни. Она представляла себе два возможных варианта: он оставит ее немедленно (как, без сомнения поступил бы Джесс, узнав, что она носит под сердцем ребенка от другого мужчины) либо обнимет ее, скажет, что она может не переживать, что он обо всем позаботится сам. Она никак не ожидала этого испытующего, внимательного взгляда, и она вспомнила тот вечер, когда призналась во всем своему отцу. Его взгляд очень напоминал вот этот пристальный взгляд Стью. Франни жалела, что не рассказала Стью о своем положении до того, как они занялись любовью. Возможно, тогда они вообще не стали бы любить друг друга, но тогда, по крайней мере, он не испытывал бы того чувства, что его как-то использовали, и что она… как там говорится, испорченный товар. Думал ли он об этом? Она не могла ничего сказать определенно.
— Стью? — испуганно окликнула его Франни.
— Ты никому не сказала, — повторил он.
— Я не знаю почему. — Слезы подбирались к горлу.
— Когда это должно произойти?
— В январе, — сказала она, и слезы прорвались наружу.
Он прижал ее к себе, как бы давая понять, что все хорошо, что не надо никаких слов. Он не сказал ей, что не надо беспокоиться или что он позаботится обо всем сам, но он снова занялся с ней любовью, и Франни подумала, что никогда еще не была так счастлива.
Никто из них не заметил Гарольда, такого же призрачного и тихого, как и темный человек, стоящего в кустах и наблюдающего за ними. Никто из них не видел, как скосились его глаза, превратившись в маленькие злые треугольники, когда Франни вскрикнула от удовольствия, ощущая, как оргазм пронизывает каждую клеточку ее тела.
Когда они, наконец, оторвались друг от друга, была уже полнейшая темень.
Гарольд, так же молча, исчез.
Из дневника Франни Голдсмит
1 августа 1990 г.
Ничего не писала вчера, была слишком взволнованна, слишком счастлива. Стью и я — вместе.
Он согласен, что мне как можно дольше следует хранить секрет об Одиноком Страннике в надежде, что мы все-таки где-нибудь обоснуемся. Если это будет Колорадо, я не имею ничего против. Судя по моему сегодняшнему настроению, меня устроит даже лунный кратер. Я напоминаю восторженную школьницу? Что ж, если леди не может выглядеть чувствительной школьницей в своем собственном дневнике, то где же она может так выглядеть?
Но я должна сказать кое-что еще, прежде чем оставлю тему об Одиноком Страннике. Это имеет отношение к моему «материнскому инстинкту». Существует ли подобное? Я думаю, что да. Возможно, в этом виноваты гормоны. Уже несколько недель я не чувствую себя прежней, но сейчас очень трудно отделить изменения, вызванные моей беременностью, от изменений, вызванных этим ужасным несчастьем, охватившим весь мир. Да, действительно СУЩЕСТВУЕТ определенное чувство ревности (ревность — не совсем точное слово, но сегодня я, кажется, не смогу подобрать более точное), ощущение, что ты подошел немного ближе к центру Вселенной, и это нечто должно защитить твое положение здесь. Вот почему веронал кажется большим риском, чем ночные кошмары, хотя умом я понимаю, что веронал вовсе не повредит ребенку. И мне кажется, что чувство ревности — это также часть любви, которую я чувствую к Стью Редмену. Я чувствую, что люблю, точно так же, как и ем, — за двоих.
Я должна поторопиться. Мне нужно спать, неважно, что мне приснится. Мы не так быстро проехали по территории Индианы, как надеялись, — ужасное скопище машин вблизи Элкарта надолго задержало нас. В большинстве своем, это были военные машины. Очень много мертвых солдат. Глен, Сьюзен Штерн, Дайана и Стью взяли с собой столько боеприпасов и оружия, сколько смогли — около двух дюжин винтовок, несколько гранат и — да, люди, это правда — даже противотанковое реактивное ружье. Вот я сейчас пишу, а Гарольд и Стью пытаются разобраться в его устройстве, ведь для него у нас есть семнадцать или восемнадцать снарядов Господи, пожалуйста, только бы они не поранили сами себя.
Говоря о Гарольде, я должна сказать тебе, милый дневник, что он НИЧЕГО НЕ ПОДОЗРЕВАЕТ (звучит, как фраза из старого фильма с Бэтт Дэвис, так вот). Когда мы догоним матушку Абигайль и ее спутников, думаю, Гарольду нужно будет сообщить; нечестно скрывать от него это дольше, а там будь что будет.
Читать дальше