Лорел Гамильтон - Цирк проклятых. Кафе лунатиков

Ждать было нестерпимо. Джейсон пропал. Он погиб? Если жив, сколько ему еще осталось жить? И сколько еще Дольф заставит меня ждать?

Дольф вышел из-за угла. Благослови его Господь, он заставил меня ждать очень недолго.

Я встала.

— Мне Кирлин сказала, что ты говорила о каком-то пропавшем. Ты от меня скрываешь этот случай?

— Да, но не по собственной воле. У меня есть клиент, который не хочет обращаться в полицию. Я пыталась его убедить, но… — Я пожала плечами. — То, что я права, а они нет, еще не дает мне права выдавать их секреты, не спросив сперва разрешения.

— Анита, в отношениях клиента и аниматора такой привилегии нет. Если я задаю вопрос, ты по закону обязана ответить честно и полно.

Я слишком мало спала, чтобы еще и это снести:

— А то что?

— А то ты попадешь в тюрьму за создание препятствий правосудию.

— Отлично, поехали.

— Анита, не провоцируй меня.

— Слушай, Дольф, я расскажу тебе все что знаю, когда они дадут мне свое «добро». Я, может, тебе все равно расскажу, раз мои клиенты окажутся глупцами, но ни хрена я тебе не скажу, если ты будешь мне грозить.

Он набрал воздух — медленно, глубоко, через нос — и так же медленно выдохнул.

— Ладно, пошли поговорим с нашим свидетелем.

Я оценила, что нага все еще оставался «нашим» свидетелем.

— Ага, пошли.

И мы пошли по коридору в молчании, но молчание это не было неловким. Такое молчание не надо заполнять пустой болтовней или взаимными обвинениями.

Нам открыл дверь врач в белом халате со стетоскопом, наброшенным на плечи, как боа из перьев. Полисмен Кирлин стояла на своем посту, не ослабляя бдительности. Она посмотрела на меня великолепным кремнево-стальным взглядом. Этот взгляд еще нужно было бы потренировать. Но если ты женщина, блондинка, маленького роста — и при этом коп, надо хоть пытаться выглядеть крутой.

— Он может разговаривать, только очень недолго. Это вообще чудо, что он жив, не говоря уже о том, что может говорить. Я буду следить за допросом, и если его что-нибудь расстроит, я прекращу беседу.

— Меня это устраивает, доктор Уилберн. Он — жертва и свидетель, а не подозреваемый. Мы ему ничего плохого делать не собираемся.

Не уверена, что моя речь убедила доктора, но он отступил, пропуская нас в палату.

Дольф нависал надо мной, как несокрушимая сила. Можно было понять, почему врач решил, что мы собираемся выколачивать показания из его пациента. Дольф, даже если бы хотел, не смог бы выглядеть безобидным. А он и не хочет.

Нага лежал на кровати, весь увешанный трубками и проводами. На нем уже нарастала новая кожа. Она лежала неровными болезненными пятнами, но нарастала. Вид был по-прежнему такой, будто его сварили заживо, но были заметны и улучшения.

Глаза его обратились ко мне — он очень медленно поворачивал голову в нашу сторону.

— Мистер Джавад, сержанта Сторра вы помните. Он привел кое-кого, кто хочет с вами поговорить.

— Женщина… — сказал он. Голос был тих, будто ему больно говорить. Он осторожно сглотнул слюну и попробовал снова: — Женщина в реке.

Я вышла вперед.

— Да, это я была в реке.

— Помогла мне.

— Попыталась.

Вперед шагнул Дольф.

— Мистер Джавад, вы можете нам сказать, кто это с вами сделал?

— Ведьмы, — ответил он.

— Вы сказали «ведьмы»? — переспросил Дольф.

— Да.

Дольф обернулся ко мне. Ему не надо было просить — это была моя область.

— Джавад, вы знаете этих ведьм? Их имена?

Он снова сделал глотательное движение, но у него не было слюны.

— Нет.

— Где они это с вами сделали?

Он закрыл глаза.

— Вы знаете, где вы были, когда с вас… сняли кожу?

— Меня опоили.

— Кто вас опоил?

— Женщина… Глаза…

— Какие глаза?

— Океан. — Чтобы услышать это слово, мне пришлось наклониться к нему. Он терял голос.

И вдруг он широко раскрыл глаза.

— Глаза, океан.

У него вырвался из горла грудной звук, будто он подавлял вопль.

Подошел доктор и проверил ему пульс, касаясь разорванной плоти как можно бережнее. Но даже эти прикосновения заставили нагу корчиться от боли.

Доктор нажал кнопку рядом с кроватью.

— Мистеру Джаваду пора вводить лекарство. Принесите его.

— Нет, — сказал Джавад, хватая меня за руку. Он ахнул от боли, но не отпустил. Кожа его ощущалась, как сырое мясо. — Не первый.

— Не первый? Я не поняла.

— Другие.

— Они сделали то же самое с другими?

— Да. Остановить.

— Остановлю. Обещаю вам.

Он снова обмяк, но не мог лежать неподвижно — ему было слишком больно. От движений было еще больнее, но не дергаться от боли он не мог.