Борис Терехов - Переводчик «Переводчика»

Коль так, зачем мне было лезть вон из кожи на своей фармацевтической компании? Зачем напрягаться?

Я имел все, что может скрасить жизнь любого одинокого российского гражданина. Двухкомнатную квартиру у метро «Водный стадион», почти новый автомобиль «Нива» цвета «баклажан», металлический гараж во дворе, добротную дачу по северо-восточному направлению. Коллекцию старинного фарфора, состоящую из севрских и кузнецовских кофейных чашек и блюдец. Не говоря уж, о прочих разных пустяках — вроде китайской ручки с золотым пером. Словом, имел все, что душе угодно.

Спрашивается, зачем мне было надо себя утруждать? Вскакивать каждое утро ни свет, ни заря, мчаться на работу и весь день корпеть в офисе над скучнейшей технической документацией? Я способен был обеспечить свое существование, занимаясь дома или на даче переводами художественной литературы. Слава Богу, мои институтские знания легко мне это позволяли.

За завтраком из писклявого радиоприемника я узнал последние новости. К счастью, наступивший день не был омрачен громкими преступлениями, стихийными бедствиями и техногенными катастрофами.

Потом по скрипучим ступеням поднялся в мансарду.

Недавно, в ходе генеральной уборки, я выкинул из нее все лишнее. Из мебели в мансарде остался только столик с компьютером. Да древний комод и колченогий стул с продавленным сиденьем. Заключительным штрихом являлся домотканый коврик, прикрывавший дефекты дощатого пола. Мансарда приобрела вид уныло-спартанский. Вроде служебного помещения обнищавшего госучреждения перед визитом аудиторской комиссии. Зато теперь ничто в ней не отвлекало меня от плодотворного интеллектуального труда.

Я распахнул окно и посмотрел на строения дачного поселка — они, будто насмерть перепуганные, чуть ли не вплотную лепились друг к другу. Это был наш отечественный парадокс. Имея столько пустующей земли, как ни у кого в мире, мы предпочитали жить тесно и скучено. Согласно пословице: в тесноте да не в обиде.

Однако довольно философствовать — пора было приниматься за работу.

Вчера я встречался со своим старинным приятелем Наумом Гольцем, главным редактором процветающего ежемесячного журнала. И тот буквально слезно просил меня как можно быстрее перевести рассказ одного американского автора. Причем гонорар обещал заплатить по самой высокой ставке.

Что ж, приятелей следовало выручать. Тем более, если это сулило хорошие деньги.

Послюнявив кончики пальцев, я вынул из пластиковой папки листы машинописного текста и прочитал на первой странице: Боб Блейн-младший «Переводчик». Хо-хо. Забавно — рассказ был прямо-таки о моей персоне.

Имя автора мне ничего не говорило. (Кстати, по-русски его фамилия значила нарыв либо чирей.) Я не знал Блейна-младшего. Ровно, как и Блейна-старшего. Не ведал, в общем, о Нарыве-Чиреи — ни младшем, ни старшем. Этих болячках на теле человеческом. Но так даже и к лучшему. Перевод неизвестного писателя не требует той тщательности и скрупулезности, как перевод прославленного мастера.

С улицы меня окрикнул звонкий женский голосок. Я выглянул из окна — перед домом, у изгороди, стояла и махала мне рукой моя соседка Ирина Трубникова. Ее участок располагался сразу справа от моего земельного надела.

— Валентин, спуститесь! Будьте любезны! Не хочется кричать на весь поселок!

— Сию минуту, Ирина! Лечу, как… э-э, — замялся я, подыскивая какое-нибудь незатертое поэтическое сравнение. — Эврика! Лечу, как дирижабль «Граф Цеппелин» в тридцатом году в Москву!

Я вышел из дома, сорвал по пути яблоко покрасивее и, поигрывая им, направился к соседке. Не представляя, как мне передать полет дирижабля, я просто избрал довольно развязную походочку, как у завзятого ловеласа. Безусловно, она не гармонировала с моим зрелым возрастом. Сорок лет — это тебе, парень, отнюдь не двадцать. Но и не шестьдесят. Хотя шестьдесят — тоже еще нормально. Да и восемьдесят, по большому счету, — вполне приемлемо. Если, конечно, доживешь до восьмидесяти-то — не хватит раньше кондрашка.

Ирина, одетая для поездки в город — то есть, парадно — в голубенькую кофточку, черные вельветовые джинсы и туфли на среднем каблуке, нетерпеливо прохаживала вдоль моей ограды. В детстве, наверное, Ирину за спиной ее подружки называли — Труба. Но в настоящий момент «трубу» внешне она нисколько не напоминала. Это была стройная молодая женщина, с безупречно правильными чертами лица. За исключением, пожалуй, чересчур полноватых губ. Но они ее не портили — даже, напротив, придавали особую индивидуальность. Еще у Ирины часто бывало строгое выражение светло-карих глаз. Что, само собой, отметало любые вольные поползновения с моей стороны.