Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]

Но кто там, в комнате?

«Зови меня ночью, если тебе что-нибудь понадобится».

Но я не могу, Майк. Я старый человек. Я боюсь.

Ночь наводнила его мозг паноптикумом ужасающих образов, танцующих на грани непроницаемой тени. Клоунскибелые лица, огромные глаза, острые зубы, длинные белые руки, тянущиеся из мрака, тянущиеся… к чему?

Дрожащий стон вырвался у него, и он спрятал лицо в ладонях.

Не могу. Боюсь.

Он не смог бы пошевелиться, даже если бы увидел, как поворачивается ручка его собственной двери. Парализованный страхом, он жалел, что ездил сегодня к Деллу.

Боюсь.

И в жутком тяжелом молчании дома, сидя на кровати и закрыв лицо руками, он услыхал звонкий, мелодичный, исполненный зла смех ребенка…

…а потом долгие сосущие звуки.

Должно быть, в дверь уже давно стучали: к тому времени, как Бен с трудом заставил себя проснуться, стук, казалось, пробудил эхо в спящих улицах. За окном царила темнота: попытавшись нащупать часы, он сбил их на пол. Бен почувствовал растерянность и страх.

— Кто там? — крикнул он.

— Это Ева, мистер Мерс, — она явно спала не меньше чем на три пятых. — Вас зовут к телефону.

Он встал, нашел шлепанцы и отправился к двери. Кто заболел? Кто умер?

— Междугородняя?

— Нет, это Мэттью Берк.

Это известие его не успокоило, как следовало бы ожидать.

— Который час?

— Четыре с чем-то. Мистер Берк, кажется, очень расстроен.

Бен спустился к телефону, взял трубку:

— Это Бен, Мэтт.

Мэтт часто дышал:

— Можете приехать, Бен? Прямо сейчас?

— Хорошо. Что случилось? Вы больны?

— Не по телефону. Приезжайте.

— Через десять минут буду.

— Бен! — У вас есть распятие? Медальон со святым Христофором? Что-нибудь вроде этого?

— Черт, нет. Я… был… баптист.

— Ладно. Приезжайте скорее.

Бен повесил трубку и быстро пошел наверх. Ева в белой ночной рубашке, положив руку на перила, стояла в нерешительности: и узнать все хочется, и не хочется вмешиваться в дела постояльца.

— Мистер Берк болен, мистер Мерс?

— Говорит, нет. Он только попросил меня… Послушайте, вы не католичка?

— Мой муж был католик.

— У вас нет распятия или медальона святого Христофора?

— Ну… мужнино распятие в спальне… я могла бы…

— Пожалуйста!

Она пошла через прихожую, шурша шлепанцами по старому ковру. Бен поднялся к себе и оделся. Когда он вернулся, Ева, держа в руках распятие, уже ждала его у дверей.

— Спасибо.

— Это мистер Берк попросил его у вас?

— Да.

Она нахмурилась:

— Он ведь не католик. По-моему, он и в церковь-то не ходит.

— Он не объяснил мне.

— О! — она понимающе кивнула и отдала распятие. — Пожалуйста, берегите его. Оно для меня много значит.

— Я понимаю. Не беспокойтесь.

— Надеюсь, с мистером Берком все в порядке. Он хороший человек.

Бен спустился к машине. Он не мог одной рукой держать распятие и доставать ключи, но, вместо того чтобы переложить распятие в другую руку, он почему-то одел его на шею. Серебро тяжело скользнуло на рубашку, и, садясь в машину, он едва отдавал себе отчет, что эта тяжесть его успокаивает.

Все окна на первом этаже домика Мэтта светились, и, чуть только фары «ситроена» Бена выплеснули свет на подъездную дорожку, Мэтт открыл дверь и встал на пороге.

Бен приготовился почти ко всему, но лицо Мэтта все же потрясло его. Мертвенно бледное, с дрожащими губами. Глаза расширились и, кажется, перестали мигать.

— Пойдемте на кухню, — проговорил Мэтт.

Когда Бен шагнул на порог, свет лампы упал на распятие.

— Вы принесли его!

— Оно принадлежит Еве Миллер. Что случилось?

Мэтт повторил:

— На кухню.

Проходя мимо лестницы на второй этаж, Бен мельком бросил на нее взгляд и вздрогнул.

Кухонный стол, за которым они ели спагетти, был теперь пустым, за исключением трех предметов, которые наводили на размышления: чашка кофе, старинная Библия и револьвер 38-го калибра.

— Да в чем дело, Мэтт? Вы выглядите ужасно.