Стивен Кинг - Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]

— Сейчас толкну! — завопил сзади с восторгом Ральфи.

— Только попробуй. Я тебя в зыбучий песок столкну, дрянь.

Они перебрались на другой берег.

— А здесь нет зыбучего песка, — фыркнул Ральфи.

— Нет? — угрожающе переспросил Дэнни. — Тут один парень утонул в зыбучем песке в позапрошлом году. Я сам слышал, как взрослые в магазине рассказывали.

— Правда? — глаза Ральфи расширились.

— Точно. Он ушел вниз со страшным криком, и в рот ему набился песок, и это был конец. Рррррсссссшшшшшшш!

— Пойдем, — сказал Ральфи неспокойно. Уже почти совсем стемнело, и лес наполнился шевелящимися тенями. — Пойдем отсюда.

Они двинулись дальше, скользя на сосновых иглах. Дэнни действительно слышал разговор о мальчике — его звали Джерри Кингфилд. Может быть, он и ушел в зыбучий песок с криком и воплями, но никто этого не слышал. Он просто исчез шесть лет назад в болотах, куда отправился на рыбалку. Кто предполагал зыбучий песок, а кто — гомиков. Они везде попадаются.

— Говорят, в этих лесах все еще бродит его призрак, — торжественно провозгласил Дэнни, игнорируя тот факт, что болота лежали в трех милях к югу.

— Не надо, Дэнни, — попросил Ральфи, — не надо… в темноте.

Лес таинственно поскрипывал вокруг. Коростель перестал кричать. Где-то за ними треснула ветка. В небе почти не осталось света.

— Время от времени, — продолжал Дэнни зловеще, — когда дрянные маленькие мальчишки выходят из дому в темноте, он подбирается к ним незаметно, а лицо у него все гнилое и покрытое песком…

— Дэнни, пойдем.

В голосе брата звучала настоящая мольба, и Дэнни замолчал. Он почти напугал сам себя. Темные силуэты деревьев вокруг медленно шевелились под ночным ветерком, терлись друг о друга, поскрипывая.

Слева треснула еще одна ветка.

Дэнни вдруг пожалел, что они не пошли по дороге.

Опять треснула ветка.

— Дэнни, я боюсь, — прошептал Ральфи.

— Глупости, — сказал Дэнни. — Пошли.

Листья шуршали под ногами. Дэнни сказал себе, что никакого треска веток он не слышит. Кровь толкалась в висках. Руки похолодели. «Считай шаги, — велел он сам себе. — Мы будем на Джойнтер-авеню через двести шагов. А обратно пойдем по дороге, чтоб этот вонючка не перепугался опять. Через минуту мы увидим фонари и будем знать, какие мы дураки, но это будет замечательно, так что считай шаги. Раз… два… три…»

Ральфи взвизгнул.

— Вот он! Вот он, призрак! Я ЕГО ВИЖУ!

Ужас раскаленным железом вонзился Дэнни в грудь. Ноги словно пронзило проволокой. Он бы повернулся и побежал, но Ральфи вцепился в него.

— Где? — прошептал Дэнни, забыв, что призрака он выдумал сам. — Где? — он всматривался в лес и видел только темноту.

— Он ушел… но я видел… он… оно… Глаза! Я видел глаза! Ой, Дэнни, — он уже бормотал что-то неразборчивое.

— Призраков не бывает, дурак. Пошли.

Дэнни взял брата за руку и пошел. Ему показалось, что его ноги сделаны из десяти тысяч карандашных грифелей. Ральфи тащился сзади, почти сталкивая его с тропинки.

— Оно за нами следит, — прошептал Ральфи. — Разве ты не чувствуешь?

Дэнни остановился. Теперь он действительно почувствовал что-то, как могут чувствовать дети, и знал, что они больше не одни. На лес опустилась полная тишина, но тишина злая. Вокруг тяжело корчились тени.

И Дэнни почувствовал что-то дикое.

Призраков нет, но гомики есть. Они останавливаются в черных машинах и предлагают тебе конфету или слоняются за углами улиц, или… или крадутся за тобой в лес…

А потом…

— Беги, — приказал он резко.

Но Ральфи дрожал, парализованный страхом. Он вцепился в руку Дэнни крепче металлического захвата. Глаза его, устремленные в лес, вдруг стали расширяться.

— Дэнни!..

Треснула ветка.

Дэнни повернулся и посмотрел туда, куда смотрел его брат.

Мрак охватил их.

Мэйбл Вертс, огромная семидесятичетырехлетняя толстуха, все меньше и меньше могла полагаться на свои ноги. Зато в ее распоряжении оставался телефон. Вертс была вместилищем всей истории города и всех его сплетен. Не то чтобы ее сплетни были злыми, просто она жила городом и для города. В каком-то смысле она и была городом, эта женщина, проводящая почти все свое время у окна, в шелковом капоте, в короне из тощих седых кос, с телефоном в правой руке и японским биноклем в левой. Сочетание этих двух предметов — плюс неограниченное время на их использование — делало из нее благожелательного паука, распростершего паутину от края до края Салема Лота.