Андрей Сенников - Девять

Кто-то рассмеялся, пьяненько, визгливо. Бука зарычал. Он топтался над Гороховым, нервно ударяя хвостом по его плечу.

— Тихо, тихо… — сказал тот же хриплый голос. — Такая красивая собачка… Вставай, дед. Собачку-то на поводке водить надо, в наморднике. Поссать спокойно не дадут.

Горохов поднялся, цепляя Буку за ошейник, поправляя другой рукой очки. Костерок потрескивал, рассыпая угольки. Пластиковая бутылка с обуглившейся этикеткой скукожилась в пламени.

Коротко стриженый парнишка, крепко сбитый, с широкой грудью и плечами, в кожаной куртке и джинсах, заправленных в высокие ботинки, держал Буку на расстоянии, поигрывая серебристой бейсбольной битой.

— Тихо, тихо…

Хриплый басок принадлежал ему.

— Извините, — сказал Горохов автоматически, бита приковала взгляд к себе, косые полоски красной краски на серебристой тушке в царапинах. Бука тянул за ошейник, напрягая мускулы для броска. Парнишка криво улыбался и нехорошо щурился…

Слева вдруг раздались частые влажные шлепки, и в такт им стонущие, жалобные придыхания. Громче, громче… Горохов повернул голову. Высокий, тощий парень в спортивном костюме, с двухлитровой бутылкой пива в руке стоял по другую сторону костра, пунцовые пятна горели на щеках, влажный рот дёргался. Из-за его плеча выглядывала девчонка лет пятнадцати, с густо подведёнными глазами, в волосах застряли сухие травинки. Выглядела она немного испуганно, но боязнь её относилась к Буке. За их спинами, и над головами, на макушке Чёртова камня непринуждённо совокуплялась парочка… У Горохова дёрнулась голова, как от пощечины и смущённый взгляд натолкнулся на насмешливый прищур стриженного. Кровь бросилась в лицо, но уши он заткнуть не мог…

— Не в меня… только… а-ах… кончай… не в меня… а-а-а…

Горохов испытал внезапный приступ тошноты…

— Чё, дед, — поинтересовался стриженный. — Тоже охота? Кочерыжка-то как, нормалёк? Подкати к Люське, она сёдня добрая, может и обломится…

Они засмеялись. Горохов повернулся, чтобы уйти, потянув за собой Буку…

— Э-э-э, да ты никак спасать прибежал?! — пьяный голос буравил мозг, словно перфоратор, возня на камне продолжалась. Горохов споткнулся, сочные краски осени поблекли, свет пошёл на убыль, воздух загустел. Бука перестал рычать и тянуть руку. — Слышь, Люська, ори потише, а то ещё кто-нить, хе-хе, с ротвейлером прибежит…

Горохов смотрел в чёрно-белую стену зарослей перед собой и видел Игоря. Он спускался от остановки быстрым шагом, и полы пиджака развевались, значок поблёскивал на лацкане. В конце спуска он сбился с шага и вскинул голову, луна светила Игорю в спину и выражения лица не разобрать, но он вдруг сорвался с места, в сторону, и ветви кустарника жадно сомкнулись за спиной…

— А что, кто-нибудь уже приходил? — спросил Горохов в серую хмарь перед лицом. Собственный голос едва доносился до слуха.

… а-ах… не в меня… а-а-а… не в меня… мама-а-а-а-а…

— Ага, прибегал какой-то педик. Ретивый очень…

— И вы? — внутри Горохова что-то мелко задрожало, серая муть перед глазами поплыла черными хлопьями. Он попробовал повернуть голову, окружающее сдвинулось, оставляя за собой инверсионный след из тысяч копий себя. Бука принялся рваться назад, в сторону камня…

— Едальник ему своротили! Вот, что мы… Ты дед это, чего надумал? Люську будешь? Если будешь, то давай два стольника, пиво кончается…

— Нет, — сказал Горохов, задыхаясь от волны оглушительного зловония, накатившей в спину, — Я… я не люблю общественных уборных…

— Что-о-о-о?!!

Небо разорвалось с пушечным грохотом, берег вздыбился, жаром опалило спину. Сухо защёлкали угли в костре, подобно винтовочным выстрелам. Бука рванулся, пальцы Горохова разжались. Он начал поворачиваться через левое плечо к стриженному, но его ударили сзади под правое колено. Горохов ощутил мгновенную вспышку боли, и её багровые яростные искры ударили в голову. Горохов начал было запрокидываться, всё ещё поворачиваясь, вскидывая левую руку вверх. Серебристая бита с красными полосами опустилась на предплечье. Хрустнули кости. Горохов зарычал, но не от боли… Он видел, стриженый лениво замахивается для нового удара, но несерьёзного — добить и… не успевает. Правый кулак Горохова с хряском вломился стриженному в лицо. Тот запрокинулся, выронив биту, колени подкосились, ладони с хлопком вбили в рот рвущийся крик, между пальцев толчком выбросило кровяные брызги. Горохов довернулся на носке, ловя равновесие, попутно перехватывая биту здоровой рукой, — в виски молотило с оттягом: «Бей! Бей! Бей!» — и правой, стремительно немеющей ногой, наотмашь, словно плетью хлестанул стриженного по шее.