Андрей Сенников - Девять

Дикой повернул голову. Справа, на стене громоздились наростами вороха одежды. Под лавкой не менее полуметра шириной — ряд непонятной обувки и только валенок закопченной трубой бодро торчал к потолку, поблескивая мутным глянцем галоши. В простенке меж окон, распятая деревянными колышками в подобии порядка, висела женская одежда. Юбку Дикой угадал точно, а выше — не то жакет, не то еще что-то старомодное, чье название только вертится на языке, забытое за ненужностью, вызывающее в памяти картинки из каких-нибудь фильмов о дореволюционных временах, вроде «Тени исчезают в полдень», «Угрюм река»…

Под тряпками, у стены стоял сундук, такой огромный, что, пожалуй, и самого Дикого можно было туда запихнуть. Медные оковки позеленели, длинный язык запорной петли завернулся на конце, кокетливой трубочкой. Стол — под стать сундуку, завален каким-то хламом, тряпицами. Ступка с торчащим пестиком у самого края, кажется, качни столешницу, и она полетит на пол с тяжким бронзовым грохотом, рассыпая содержимое едким облачком толченой трухи.

Дикой приблизился, вздымая пыль с поскрипывающих половиц.

Слабая тень от колченогого подсвечника с двумя оплывшими свечками потянулась к нему, переползая по страницам старинной книги в деревянном окладе. Края страниц неровные с коричневатой каймой. Лужица воска склеила страницы в верхнем углу переплета. Черные строчки неизвестной Дикому вязи ползли по страницам, рассыпаясь в диковинные значки. Пучки сушеных травок лежали и на столе, рядом с инструментами, назначение которых Бене было неизвестно. Зачем, например, вот этот стальной крючок с плоской рукоятью, откованный похоже целиком в деревенской кузне? Круглые очочки в коричневой оправе, склеенной тряпичной изоляционной лентой в переносье, выпукло отражали фактуру старой бумаги в потрепанной тетради с загнутыми уголками обложки, на которой кроме типографской надписи «тетрадь» не было больше никаких пометок.

Дикой хотел потрогать очки, но не пошевелился. Вид старинных вещей вызывал полустертые образы из далекого детства, которого почти не было, начиная лет с четырех, когда его привезли в абаканский детский дом № 23. Последующее помнилось довольно хорошо, хотя он бы предпочёл забыть многое. А вот это далекое, истертое воспоминание, о старинной книге с церковнославянской вязью, вечно заложенной вот такими же очками, об аромате свежеиспеченного хлеба и шершавом тепле беленой печи, иногда посещали его в снах. Что это было и было ли с ним? Может быть, он жил в деревне до того, как его привезли в город и бросили. Чего уж там, конечно бросили! Знать бы кто? Хотя, какая теперь разница?..

Слабый скрип половицы под ногой вывел Дикого из оцепенения. Выходило, что дом оставили в спешке, ничего толком не забрав с собой. И главное, никто ничего не стащил из бесхозных вещей потом, словно обитатели избы и впрямь были последними жителями умершей деревни… Последними?! Мысль неприятно обеспокоила Дикого, и он осмотрелся еще раз.

Вот оно!

Угол за печью отгорожен длинной занавесью, до самого пола. Разглядывая пыльные складки, Дикой подумал, что, может быть, дом никто и не бросал. А если так, то он только что забрался в самую последнюю, не разоренную могилу в этой проклятой деревне. Игнорируя протестующие вопли предательской интуиции, Дикой приблизился к занавеске и отдернул заскорузлую от многолетних наслоений пыли ткань в сторону. Истлевшая веревка оборвалась от сильного рывка, и занавесь опала жесткими складками под ноги, прикрыв грязные кирзачи серым саваном.

Дикой задержал дыхание.

Занавеска выгораживала спальный угол: грубый топчан с периной и маленькой подушкой, сшитой из разноцветных лоскутков. Некоторые с рисунками, вроде неуместно-игривых, желтых утят с красными выцветшими лапками, или желтобрюхих пчелок, но дело было не в них.

Четкий отпечаток человеческого тела проступал на постели. Тела, пролежавшего неподвижно, долго и тяжело, словно его вдавливали в перину прессом. Дикой потрогал пальцем постель. Всё слежалось и почти закаменело, а потому и не потеряло формы, что вполне узнавалась. Пегие пряди присохли к цветастой подушке. У Дикого ослабли ноги. В голове опять загудело и кольнуло в затылок, в глазах потемнело, а может, на дворе разом сгустились сумерки.

Снаружи загрохотало, пока еще тихо, далеко.

«Заложное», — эхом прокатилось у Дикого в голове. Или «заложные»? Может, «залежные»? Слова были незнакомы. Просто звуки, бьющиеся о стенки черепа. Если они что-то и означали, то их значение Бене было неизвестно, это просто… просто…