Андрей Сенников - Девять

Вскоре Беня вышел на тропу. По всем признакам — тропа звериная. Утоптанная трава, пожухлая и пожелтевшая. Тоннель в плотной растительности. Человек мог передвигаться по ней на четвереньках. Смущало только, что характерного звериного запаха на тропе не слышно, не видно клочков шерсти, мало-мальски четкого следа. Тропа вела в обход церквушки туда же, куда направлялся Дикой. Он пошел, раздвигая спутанные верхи стеблей грудью, сухие метелки роняли колючее семя в распахнутый ворот энцефалитки, стебли оплетали руки вязкими жгутами, сковывая движения. Дикой навалился, словно тянул бечеву, торопясь выйти из зябкой тени на солнечный свет.

Солнце — белое, совсем не осеннее, ударило в глаза. Беня прикрылся ладонью…

Вниз по склону рассыпались чёрные дома с пустыми или заколоченными окнами. Он узнал проваленные крыши с гнилыми корнями печных труб. Интуиция слабо пискнула, что может быть это другое село, но Дикой не отреагировал. На хрен внутренние голоса! На хрен интуицию!

«Каранаково», — плыло в небе жалким одиноким облачком.

«Каранаково», — складывались проваленные крыши, обломки столбов и едва заметные линии заборов.

«Каранаково», — выводила в густой, нехоженой траве, невидимая и, так похожая на звериную, тропа.

«Карр-р-р-анаково», — одинокий ворон прокричал с церковной маковки, захлопал крыльями и уронил помет на церковное крыльцо.

Порыв ветра прокатился тугой волной, с тяжким скрипом приоткрылась створка церковной двери и ударила с оттягом — глухо и безжизненно, истлевшим эхом колокольного звона.

Дикой вздрогнул. Инстинкт гнал прочь, как гнал от кедрины, где сидел мертвый Гнус, который не мог там сидеть, как сам Дикой не мог дважды выходить в тайге к одному и тому же месту, в полной уверенности, что идет в совершенно другом направлении. Тело протестовало против малейшей задержки, но голос в голове уговаривал остаться. Что толку в беготне, если все дороги ведут обратно? Можно сделать ещё одну попытку, но скоро начнет темнеть. А в темноте…

А в темноте в окрестностях бродят мертвецы.

Беня поморщился. Всё вокруг внушало отвращение. Что-то омерзительное таилось в мертвой тишине, загаженной птицами и зверьем церкви, раззявленных проемах окон и дверей. Каранаково напоминало разрытую могилу с оскверненными останками.

Оставаться здесь нельзя…

Уйти невозможно.

Дикой почувствовал себя очень маленьким и слабым. Время безудержно сочилось с небес солнечными лучами, и белый шар, теряющий свою невесомость, клонился к горизонту и темнел, словно испускаемый свет уносил жизнь из умирающего светила.

Ноги понесли Дикого вниз, к едва угадываемой улице. С каждым шагом сильнее сутулились плечи, голова клонилась, чувство, будто он входит внутрь огромного скелета доисторического чудовища, пригибало к земле.

Заколоченный дом — первый знак, что начался некроз и остановить уже ничего нельзя. Оставленное человеком жилище выглядит таинственно. В Каранаково всё выглядело зловеще. Дикой опасался заходить во дворы и тем более в дома. Кто знает, кто там хозяйничал все это время? Тропа эта… нехорошая. Дикой несколько раз пересекал её, а время от времени, шёл по ней. Всякий раз его пробирала дрожь, словно он входил в студеный ключ. Немного погодя Беня наткнулся на полуразвалившийся колодезный сруб. Верхние бревна — венца три или два, — девались неизвестно куда. Оставшиеся, чуть выше бордюрного камня, замшелые и осклизлые притаились в траве, словно в засаде. Дикой глянул в черный провал и отпрянул. Со дна поднимался холодный смрад, как будто в колодец побросали всех жителей деревни, и они гнили там, слишком долго разлагаясь в ключевой воде.

Беня осмотрелся. Нагретый воздух дрожал над травами. Церковь колыхалась в этом мареве, словно заходилась в судороге, как живое существо — больное, замученное. Дикой отвернулся. Он ощущал кожей уходящее время, нарастающее беспокойство и нервозность, но не мог ни на что решиться. Ему хотелось зайти внутрь какого-нибудь дома, но вид их был не столько бесприютен, сколько внушал чувство опасности.

Мысли вновь свернули на тропу и животных, которые её протоптали. Зверь обычно сторонится человеческого жилья, даже заброшенного. Мелочь вроде бурундуков и прочей безмозглой живности — не в счет. Больше всего тропа напоминала кабанью, но здесь он почти не встречался. Может быть, одичавшие свиньи искали, чем поживиться на огородах? Дикой усмехнулся. Вряд ли. Брошенные огороды всегда стремительно забивались сорняками — осотом, полынью, вьюнком, прочей травой. Здесь он видел тоже самое, только метелки исполинского укропа заметно выделялись в общем травостое. Какие уж тут свиньи…