Джон Коннолли - Ночные легенды (сборник)

Эсквит не знал, сколько он пролежал без сознания. Часы разбились при падении, хотя циферблата он все равно бы не разглядел: маскировка из листьев и сучьев за то время, что он валялся в бесчувствии, была снова разложена поверху, препятствуя свету луны. Он сделал вдох и чуть не заблевал, втянув ноздрями несносный смрад вокруг. Попытка шевельнуться вызвала прострел боли в низу ноги, и он тут же понял, что лодыжка сломана. Повреждена, похоже, и левая рука: как минимум сильный вывих. Эсквит приподнялся на правой руке, которая погрузилась во что-то мягкое. Смрад сразу усилился.

Эсквит полез в карман за спичками, рассчитывая хоть как-то оглядеть окружающую обстановку. Даже при поврежденных конечностях в своей силе он был вполне уверен. Еще играя во втором составе, он был известен своей способностью терпеть на поле самые жесткие мучения, упорно пробиваясь к результату. Матчи он доигрывал и с треснутым ребром, и со сломанным носом, и с разодранным скальпом, из-за чего белая майка становилась красной. По большому счету, это было не так уж давно. Те победы – не такая уж древняя история. Приподняв обвислую левую руку, он принялся рыться в своей куртке. Боль простегнула так, что Эквит невольно застонал. И услышал в ответ тихое цвирканье.

Он мгновенно замер.

– Кто здесь?

Голос вызвал подобие эхо, что наталкивало на вывод: это логовище просторней, чем кажется. Это чувствовалось даже в темноте, где можно было свободно простирать в стороны руки.

Цвирканье послышалось снова, теперь ближе. Эсквит шевельнул пальцами и почувствовал, как они смыкаются на чем-то металлическом – клюшке для гольфа. Он выжидал, стараясь уяснить местоположение того присутствия в логове.

– Кто ты? – повторил он вслух. – Что ты?

Звук сделался громче, и Эсквит ударил увесистой клюшкой – мощной дугой, снизу вверх и справа влево. Чувствовалось, как она угодила существу по черепу, и оно упало, шоркнув Эсквиту по руке грубой бархоткой шерсти. Он вознес клюшку и продолжал наносить удар за ударом, чувствуя, как лицо ему в темноте окропляют капли жаркой жидкости. Он бил, пока существо не замерло, а цвирканье не смолкло.

Расправив плечи и отведя голову, Эсквит, невзирая на вонь, глубоко перевел дух, благодарный судьбе уже за то, что остался жив. Отложив клюшку, он нашарил спички. В коробке она оказалась всего одна. Ну да ладно, помощь так или иначе все равно придет. Силы еще есть. Он будет звать на помощь; орать во всю глотку, пока его не услышат или пока он к чертовой матери не сорвет голос. Надо выжить, и баста. Пускай он, Эсквит, не пробился в основной состав, но гадом будет, если не попадет на следующую встречу второго, да еще с такой историей, от которой у всех мозги встанут набекрень.

И тут цвирканье возобновилось – на этот раз справа и слева, сверху и сзади, заполошным многогласым гвалтом гнева и голода, взрастающим по громкости и напору, да еще приумножаясь тугим хлопаньем крыльев и щелканьем зубов.

Эсквит чиркнул спичкой, и в неверном колеблющемся свете различил бессчетные оттенки серой морщинистой кожи и узких длинных черепов, а еще острых белых зубьев, косо, скрещенно и длинно выпирающих из рыл, похожих на свиные. Взляд выхватывал из темноты красные глаза и обвислые груди самок. Тонкие руки угловато оторачивали горбы темных крыльев; лапы были увенчаны желтоватыми когтями; кривые и загнутые как полумесяцы, они торчали из черных как ночь ладоней.

Тут Эсквит понял, что ему не выжить, и в последние свои минуты праздно прикинул – может, было бы лучше, если б он играл в основном составе. Спичка уже обжигала, но он продолжал ее держать, пока терпели пальцы, после чего все снова погрузилось во тьму. Воздух вокруг враз наполнился хлопотливым движением, и он почувствовал на себе зубы, молясь, чтобы конец наступил быстро.

И молитвы были услышаны.

В Шиллингфорде с давних пор стоит гостиница. В прежние времена на перекрестье дорог здесь лежала деревня – дорог теперь уже второстепенных, но когда-то в этой части страны они были главными артериями с севера на юг и с востока на запад. И деревня выросла тогда до размеров городка.

С приходом эры шоссейных дорог городок утратил свою былую значимость, но настоящий похоронный звон по Шиллингфорду раздался тогда, когда простор здешних полей вслепую прорезали полосы бетонных автострад, портя, губя, а в итоге и хороня последний источник местных доходов за постой и пансион. Гостиница, ныне забытая, сонно громоздилась на невысоком холме, в полумиле от восточной окраины городка, эдаким реликтом былого века. Лишь деревянная вывеска, почти полностью съеденная сыростью и гнилью, указывала проезжему путнику, что некогда здесь можно было поесть и отдохнуть перед тем, как возобновить свое странствие по жизни.