Клайв Баркер - Тьма

Когда мы с ним встретились, он отдыхал. Болтался по городу, ходил в кино.

– В тебе есть что-то особенное, – сказал он мне. – Такие ребята, как я, это видят.

Мы сидели вместе и на втором фильме, в котором играли Дин Мартин и Джерри Льюис. Нам было весело и смешно.

– Эти чуваки забрались повыше нас с тобой, – сказал он.

Я вспомнил Пола в его теплой красной рубашке, безуспешно пытавшегося вырваться из своей неспособности быть таким, как все вокруг.

– Завтра придешь? Если я доберусь сюда, я тебя разыщу. Ты мне верь. Я же знаю, кто ты. У тебя ведь есть маленькая штучка, из которой ты писаешь?

Он наклонился ко мне и прошептал на ухо:

– Это самое лучшее, что есть у мужчин. Можешь мне верить.

Неподалеку от нашего дома, через две улицы от «Орфеум-Ориентал», находился большой рекреационный парк, разделенный на три части. Войдя через чугунные ворота со стороны бульвара Шермана, мы очень скоро оказывались рядом с бассейном-лягушатником. От детской площадки его отделяла невысокая живая изгородь, издали казавшаяся искусственной. На площадке стояла «лазалка», доски-качалки и ряды обычных качелей. Когда мне было два или три года, я плескался в теплом лягушатнике и, ухватившись за цепи качелей, заставлял их взлетать все выше и выше. Ужас, радость и какая-то жуткая потребность в этих качаниях настолько тесно переплетались, что их было невозможно разделить.

За лягушатником и игровой площадкой находился зоопарк. Если на площадку и в бассейн меня и братьев водила мать (она садилась на скамейку и курила, приглядывая за нами), то в зоопарк мы ходили всей семьей. Отец протягивал руку к клетке со слоном, и тогда слон просовывал хобот сквозь прутья и осторожно подбирал с отцовской ладони жареный арахис, отправляя себе в рот. Жираф, объевший все листья с нижних ветвей, тянулся выше, где листьев было гораздо меньше. Львы либо дремали на толстых, наполовину спиленных ветвях, либо ходили взад-вперед по клетке, глядя не на посетителей, а вдаль, на просторные травянистые равнины, запечатлевшиеся в их памяти. Я знал, что у львов есть способность смотреть сквозь нас и видеть Африку. Но когда вместо Африки они замечали человека, то видели его насквозь, со всеми костями и теплой пульсирующей кровью. Шкура у львов была золотистокоричневая, глаза – зеленые, а сами они выглядели спокойными и терпеливыми. Львы узнавали меня и умели читать мысли. Они не испытывали ко мне симпатии или ненависти и не скучали без меня в долгие будние дни, но они включали меня в свой круг знакомых предметов.

«Нечего на меня так смотреть», – говорила Эду Адамсу Леона (Джун Хейвок), хотя думала совсем наоборот.

От зоопарка тянулась узкая дорожка, по которой местные работники, одетые в хаки, толкали тележки с цветами. По другую сторону дорожки, скрытая высокими вязами и цветочными клумбами, находилась лужайка – кусочек открытого пространства, который, словно тайну, оберегал от посторонних глаз клетки с животными и деревья. Сюда мы ходили только с отцом. Здесь он пытался сделать из меня бейсболиста.

– Да оторви же ты биту от плеч, – требовал отец. – Черт тебя подери, ты хоть раз ударишь по мячу?

Когда я в очередной раз не сумел отбить с его медленной, точно выверенной подачи, отец повернулся, взмахнул рукой и, обратившись к несуществующим зрителям, спросил:

– Скажите мне, чей это ребенок? Вы можете ответить?

Он никогда не расспрашивал меня про Летнюю игровую школу, куда я якобы ходил, а я никогда не рассказывал ему про походы в «Орфеум-Ориентал». Я бы не решился откровенничать с ним так, как теперь со Стэном. «Молодчина Стэнли» рассказывал мне явные небылицы, которые он либо сам сочинил, либо где-то вычитал: о детях, заблудившихся в лесу, о говорящих кошках и серебряных башмаках, наполненных кровью.

В этом мире дети, которых разрезали на куски и похоронили под можжевельником, могли оживать и говорить, а их изуродованные тела вновь становились цельными.

Его истории изобиловали подземными взрывами и скрытно распространявшимися пожарами. Моя память отказывалась их запоминать, исторгала их из себя; чтобы запомниться, они должны были бы повторяться снова и снова. Я не мог вспомнить лицо Стэна. Сомневаюсь, что запоминал хоть что-то из его речей. Пожалуй, только то, что Дин Мартин и Джерри Льюис – такие же парни, как мы. Но одно я помнил: завтра я снова увижу моего самого нового, самого пугающего и невероятно интересного друга.

– В твоем возрасте я только и мечтал поскорее вырасти и играть в профессиональный бейсбол, – продолжал отец. – А ты настолько ленив или труслив, что бита у тебя приросла к плечу. Чё-оорт! Не могу на это больше смотреть.