Клайв Баркер - Тьма

Однажды, едва успев сесть на свое любимое место, я увидел лежащего в проходе парня лет двадцати с небольшим. Его нечесаные волосы торчали, как стог сена. Мое появление разбудило его, и он застонал. Подбородок и грязную белую рубашку покрывали ржавые капли запекшейся крови. Парень снова застонал, потом встал на четвереньки. Ковер под ним был покрыт множеством красных капелек. Кое-как он поднялся на ноги и, шатаясь, поковылял вверх по боковому проходу. Он двигался, окруженный ореолом ослепительно-яркого солнечного света, пока не исчез в нем.

В начале июля я соврал матери, что девчонки-старшеклассницы продлили время работы Летней игровой школы, поскольку мне хотелось посмотреть каждый фильм по два раза и только потом возвращаться домой. Мать ничего не заподозрила, и теперь я мог не только смотреть фильмы, но и изучать внутренний мир самого кинотеатра, его ритмы. Все это открывалось мне не вдруг, а постепенно. К середине первой недели я уже знал, когда бродяги начинают перемещаться к стене, поближе к светильникам. Эта компания обычно появлялась в кинозале по вторникам и пятницам, вскоре после одиннадцати часов, когда открывался ближайший винный магазин и они покупали столь необходимые им для пропитания бутылки емкостью в пинту и полпинты. К концу второй недели я знал, в какое время билетерши уходят из кинозала в фойе, чтобы посидеть там на мягких диванчиках и попыхтеть сигаретами «Честерфилд» и «Лаки страйк». Узнал я и когда в кино приходят старики и старухи. К концу третьей недели я уже ощущал себя винтиком громадной упорядоченной машины, называемой кинотеатром. Перед началом второго показа «Прекрасных Гавайев» или «Австралийских диковин» я выходил в буфет и на оставшийся двадцатипятицентовик покупал кулек попкорна или пакет леденцов, – называвшихся «Вкусно и много».

В кинотеатре не было ничего случайного, за исключением зрителей и неполадок при показе фильмов. Иногда рвалась пленка и выключался свет; бывало, киномеханик напивался и засыпал, и тогда зрители топали ногами и свистели, глядя на желтоватый пустой прямоугольник экрана. Но такие помехи помнишь не дольше, чем летнюю грозу.

Перебои со светом, заснувший киномеханик, кульки попкорна, пакеты леденцов и сами фильмы – когда все это видишь постоянно, день за днем, все это приобретает особый смысл, становится шире и глубже. Постепенно я стал понимать, почему фильмы крутят снова и снова, целый день. Лучше всего этот механизм раскрывался в точных и понятных повторениях слов и жестов киноактеров на протяжении фильма. Когда Алан Аэдд спрашивал умирающего гангстера «Блэкки Франчота»: «Кто это сделал, Блэкки?», его голос расширялся, словно река, становился более прерывистым от почти нескрываемой участливости. Мне нужно было научиться слышать это – голос внутри звучащего голоса.

Фильм «Чикаго: последний срок» начинался с того, что газетному репортеру по имени Эд Адамс (Алану Лэдду) поручали расследование трагедии, произошедшей с Розитой Джин Дюр – загадочной молодой женщиной, умершей от туберкулеза в номере обшарпанной гостиницы. В момент смерти она была совсем одна. Вскоре репортер узнавал, что эта женщина имела много имен и много личностей. Среди ее любовников были архитектор, гангстер, хромой профессор, боксер, миллионер, и перед каждым она представала в своем обличье. «Полностью предсказуемая банальщина, – поморщится я-взрослый. – Понятно, что очарованный Эд встрескается в Розиту». Но в семь лет в моей жизни почти не было ничего предсказуемого. Я еще не посмотрел «Лауру». В этом фильме я видел человека, охваченного стремлением понять, что было равнозначно стремлению защитить. Розита Джин Дюр была воплощением каких-то таинственных воспоминаний.

Показывая разные свои личности, разные грани своего «я» брату, боксеру, миллионеру, гангстеру и всем остальным, она возвращала себе цельность памяти. Я это видел дважды в день, в течение двух недель, до и во время знакомства с «Джимми»: механизм, глубоко спрятанный внутри другого механизма. Любовь и память были одним целым. Любовь и память примиряли нас со смертью (этого я не понимал, но видел). Репортер Алан Лэдд – рыжеватый блондин с великолепным волевым подбородком и ослепительной улыбкой – вернул этой женщине жизнь, сделав ее воспоминания своими.

– Думаю, ты – единственный, кто когда-либо ее понимал, – говорил Алану Лэдду Артур Кеннеди, брат Розиты.

Большей части мира нужно взнуздывать себя сенсациями, большая часть мира должна накапливать и тратить деньги, охотиться за легкой и недолгой любовью, должна кормить себя, продавать газеты, своими замыслами разрушать замыслы врагов…