Клайв Баркер - Тьма

Мой дед и Люси ждали в патио. Она держала руку на его плече, ее длинные волосы были собраны вверх, и лицо, лишенное привычного черного обрамления, выглядело намного старше. Его лицо теперь было полностью открыто, без защитной накидки, будто резиновая маска на крючке без костей, что поддерживал ее.

Кресло-каталка медленно и со скрипом поехала по бетону на плотный песок. Его толкала Люси. Мне оставалось лишь смотреть. Кресло остановилось, и дед оглядел меня.

– Руах.

В его голосе снова не было никаких интонаций. Но не было и разрывов, пробелов, как вчера вечером, когда дыхание не слушалось его.

– Принеси это мне.

Может, это мое воображение, а может, подули первые порывы вечернего бриза, но мне показалось, что пакет извивается в моих руках. «Это в последний раз», – сказал отец. Спотыкаясь, я пошел вперед и кинул бумажный пакет на колени деду.

Быстрее, чем когда-либо, когда я видел его движения, но все равно медленно, дед прижал пакет к груди. Его голова склонилась вперед, и у меня возникла безумная мысль, что сейчас он начнет напевать мыши, будто младенцу. Но дед просто закрыл глаза и держал пакет прижатым к груди.

– Хорошо, хватит. Я же тебе говорила, что так не сработает, – сказала Люси и забрала у него пакет. Мягко коснулась его спины, но на меня даже не поглядела.

– Что он сейчас сделал? – резко спросил я ее. – И для чего эта летучая мышь?

Люси снова улыбнулась мне медленно и ядовито.

– Подожди и увидишь.

И она ушла. Я и дед остались одни, на дворе. Темнота наползала на горы вдали, будто полоса тумана, только быстрее. Когда она достигла нас, я закрыл глаза и не чувствовал ничего, кроме холода.

Дед все так же смотрел на меня, слегка запрокинув голову. Прямо, как волк.

– Копали, – сказал он. – Это все, что мы делали сначала. Делали ямы глубже. Земля такая черная. Такая мягкая. Липнет к рукам… как внутренности животного. Деревья, склонившиеся над нами. Сосны. Огромные белые березы. Кора – гладкая, как кожа ребенка. Нацисты ничего… пить не давали. И есть. Но и… не обращали внимания. Я сел рядом с цыганом, возле которого спал., всю войну. На гнилом полене. Мы грелись друг о друга. Кровь из… ран друг друга. Зараза. Вши. Я даже… не знал его имени. Четыре года в шести дюймах друг от друга… не знал. Не могли друг друга понять. Никогда не пытались. Он спрятал..

Его глаза расширились и выпучились, будто безумные; мне показалось, что дед опять не дышит. Я был готов заорать, но он собрался и продолжил.

– Пуговицы, – сказал он. – Понимаешь? Откуда-то. Тер их о края камней. О столбы. О любой подходящий предмет. Пока они не стали… острыми. Не для того, чтобы убить. Не оружие.

Снова кашель.

– Как инструмент. Ножик.

– Ножик, – машинально повторил я, будто во сне.

– Когда он голодал. Когда он… просыпался с воплем. Когда нам приходилось смотреть на детские… тела на виселицах… прежде чем вороны выклюют им глаза. Когда шел снег, а… нам приходилось ходить… босиком… или стоять снаружи всю ночь. Цыган резал.

Глаза моего деда снова выпучились, будто готовые лопнуть. Снова кашель, его так трясло, что он чуть не упал с кресла. И снова заставил свое тело успокоиться.

– Жди, – сказал он. – Ты будешь ждать. Ты должен.

Я ждал. Что еще я мог сделать?

Позже он заговорил снова.

– Две маленькие девочки.

Я уставился на него. Его слова оплетали меня, будто нити кокона.

– Что?

– Слушай. Две девочки. Одни и те же, снова и снова. То, что… цыган… вырезал.

Еле-еле, той частью моего сознания, что еще бодрствовала, я задумался: «Как кто-то может сказать, что две фигурки, вырезанные бог знает из чего заточенными краями пуговиц, были теми же самыми девочками?»

Но мой дед просто кивнул.

– Даже в самом конце. Даже в Хелмно. В лесу. В те мгновения… когда мы не копали, и остальные просто… сидели. Он пошел к деревьям. Положил на них руки, будто они были теплыми. Заплакал. Впервые за всю войну. После всёго, что мы видели. Всего, что мы знали… не плакал до того момента. Когда он вернулся, у него в руках были… полосы сосновой коры. Пока остальные спали… замерзали… умирали… он работал. Всю ночь. В лесу. Каждые пару часов… прибывал груз. Людей, понимаешь? Евреев. Мы слышали поезда Потом увидели создания… меж стволов деревьев. Худые. Ужасные. Будто ходячие мертвые палки. Когда нацисты… начали стрелять… они падали беззвучно. Тук-тук-тук автоматы. И тишина. Создания, лежащие на листьях. В лужах. Убивать для… нацистов было… недостаточно весело. Они заставили нас катить тела… в ямы, руками. Хоронить их. Руками. Или ртами. Кровь и грязь. Куски человечины на зубах. Некоторые легли. Умерли тут же. Нацистам не пришлось… говорить. Мы просто… сталкивали все мертвое… в ближайшую яму. Без молитв. Не глядя, кто это был. Никого. Понимаешь? Никого. Ни хоронящий. Ни хоронимый. Нет разницы.