Мэтт Хейг: Семья Рэдли

— Это погода на меня так действует.

На дворе май, и лето в этом году начинается рано. Так что, возможно, в ее словах есть доля истины. Роуэн и сам мучается. Солнечные лучи заставляют его чувствовать себя уязвимым, кожа будто бы превращается в тончайшую марлю, даже под одеждой и несмотря на крем от солнца с фактором защиты в шестьдесят единиц.

Он замечает слезы в глазах сестренки — может, от дневного света, а может, и от обиды — и решает, что на сегодня с нее хватит антивегетарианских нотаций.

— Наверное, погода, — соглашается он. — Но все пройдет. Честное слово. А экологичные хипповые шмотки будут тебе к лицу, уверен.

— Оч-смешно, — с трудом выдавливает из себя Клара.

Они проходят мимо закрытой почтовой конторы, и Роуэн с сожалением отмечает, что надпись «РОУЭН РЭДЛИ — УПЫРЬ» никуда не делась. В витрине «Мира фантазий» пиратские костюмы на манекенах сменились вызывающими блестящими одежками в стиле диско под плакатом, гласящим: «И ВОСХОДИТ СОЛНЦЕ».

Мимо «Обжоры» проходить приятнее — Роуэн бросает взгляд на радующие глаз прилавки-холодильники, светящиеся в еще темном зале. Он знает, что там лежат ветчины из Серрано и Пармы, которые только и ждут, когда их съедят. Но слабый запах чеснока вынуждает его отвернуться.

— Ты все же собираешься сегодня на вечеринку? — спрашивает Роуэн сестру и трет рукой усталые глаза.

Клара пожимает плечами:

— Не знаю. Ева, кажется, хочет, чтобы я пошла. Посмотрю, как буду себя чувствовать.

— Да, иди, только если ты…

Роуэн видит мальчишку, идущего впереди. Это их сосед, Тоби Фелт, — тоже направляется к автобусной остановке. Из его рюкзака гордо, точно стрелка на знаке Марса, торчит теннисная ракетка.

Этот худой, гибкий как куница парень однажды, чуть больше года назад, помочился Роуэну на ногу, когда тот слишком долго стоял у соседнего писсуара, безуспешно пытаясь хоть что-то из себя выдавить.

«Я собака, — сказал Тоби, глядя на Роуэна с холодной насмешкой, и обдал его золотистой струйкой. — А ты — фонарный столб».

— Ты-то в порядке? — спрашивает Клара.

— Да. Все нормально.

Но забегаловка Миллера, где продают рыбу с картошкой, уже видна (на ее дурацкой вывеске рыба с довольным видом пожирает картошку фри). Автобусная остановка как раз напротив. Тоби уже стоит там и разговаривает с Евой. А Ева улыбается, слушая его, и Роуэн машинально начинает чесать руку, десятикратно усиливая зуд. Ева смеется. Солнце показывается из-за крыш. И Роуэн сам не знает, от чего ему больнее.

Питер несет ведро с пустыми банками и бутылками по гравийной дорожке на тротуар и замечает Лорну Фелт, возвращающуюся к дому номер девятнадцать.

— Лорна, привет, — здоровается он. — Насчет сегодня все в силе?

— Ах да… — говорит Лорна, как будто только что вспомнила. — Ужин. Нет, мы не забыли. Я приготовлю немного тайского салата.

Лорна Фелт для Питера не человек, а собрание образов. Он смотрит на великолепное сияние ее рыжих волос, ухоженную кожу и дорогую одежду в богемном стиле, и в его голове рождается образ жизни. Образ возбуждения. Соблазна.

Образы вины и ужаса.

Она игриво улыбается. Реклама всевозможных удовольствий.

— Ой, Мускат, прекрати. Что на тебя нашло?

Только сейчас Питер замечает, что рядом с ней ее ирландский сеттер, хотя наверняка пес рычит на него уже какое-то время. Он пятится и отчаянно пытается высвободиться из ошейника.

— Я же тебе уже говорила, Питер — милейший человек.

Милейший человек смотрит на острые зубы собаки, этот дикий доисторический оскал, и ощущает легкое головокружение. Быть может, оно вызвано ярким солнцем на безоблачном небе, а может, и принесенным ветром запахом.

Запахом более сладким, чем нотка цветов бузины в ее духах. Запахом, который его притупившиеся чувства зачастую уже не могут различить.

Но сейчас он очень остр.

Это чарующий аромат ее крови.

Шагая по Орчард-лейн, Питер держится как можно ближе к забору, там, где он есть, чтобы побольше находиться в тени, которой не так уж много. Он старается поменьше думать о предстоящем дне и о тех незамысловатых усилиях, какие придется приложить, чтобы прожить эту пятницу, почти ничем не отличающуюся от тысячи предыдущих. От череды серых пятниц, что тянется с тех пор, как они переехали сюда из Лондона, отказавшись от прежнего образа жизни и безудержных кровавых уикендов.

Он втиснут в стандартные рамки, совершенно ему не подходящие. Представитель среднего класса, мужчина средних лет, с портфелем в руке, под гнетом гравитации, морали и прочих невыносимых человеческих законов. Неподалеку от главной улицы Питера догоняет один из его престарелых пациентов на электроскутере для инвалидов. Он должен бы знать имя этого старика, но оно выскочило из головы.