Стивен Кинг - Противостояние. Том II

— Фрэнни, — сказал он и развернул ее к себе, чтобы заглянуть ей в глаза.

— Что, Стюарт?

— Как ты думаешь… Как ты думаешь, люди когда-нибудь чему-нибудь научатся?

Она открыла было рот для ответа, заколебалась и… промолчала. Керосиновая лампа мигала. Ее глаза казались очень голубыми.

— Я не знаю, — наконец выговорила она. Казалось, ей не понравился ее собственный ответ, она попыталась выдавить что-то еще; попыталась как-то пояснить свою первую реакцию и смогла лишь снова повторить: — Я не знаю.

Он проснулся на рассвете.

На нем были его сапоги.

Он уселся и огляделся вокруг. Он был на пляже — белом, как кость. Над ним — высоко и далеко — простиралась голубизна безоблачного керамического неба. Под ним бирюзовое море где-то далеко разбивалось о риф, а потом мягко несло свои волны, захлестывая берег и струясь между странными лодками, которые были (каноэ, шлюпки, каноэ)…

Он знал это, но… откуда?

Он поднялся на ноги и чуть не упал. Он весь дрожал. Ему было плохо. Тяжелое похмелье.

Он повернулся. Зеленые джунгли, казалось, выпрыгнули словно ниоткуда прямо у него на глазах, темные узлы виноградных лоз, широкие листья и буйно распускающиеся цветы, которые были (розовыми, как сосок хористки)…

Он снова удивился.

Что такое хористка?

Кстати, а что такое сосок?

Ара вскрикнул, увидав его, вслепую полетел прочь, врезался в толстый ствол старого баньяна и рухнул замертво у его подножия с задранными кверху лапками.

(Его на столик усади, ножки кверху задери.)

Мангуста взглянула на его полыхающее, заросшее щетиной лицо и сдохла от закупорки сосудика в мозгу.

(Сейчас войдет сестричка с ложкой и стаканчиком.)

Жук, деловито карабкающийся вверх по стволу пальмы, почернел и рассыпался в прах — крошечные голубые электрические искорки на мгновение мелькнули между его усиками-антеннами.

(И станет капать ему сок прямо из карманчика.)

«Кто я?»

Он не знал.

«Где я?»

Какое это имело значение?

Он пошел — вернее, заковылял — к краю зарослей. Голова кружилась от голода. Звук шагов по земле глухо отдавался в ушах, как толчки бешеной крови. Его мозг был пуст, как мозг новорожденного младенца.

Он был на полпути к кромке зелени, когда та раздвинулась и из нее вышли трое мужчин. Потом четверо. Затем их стало шестеро.

Это были ребята с гладкой коричневой кожей.

Они уставились на него.

Он уставился на них.

Кое-что стало возвращаться.

Шестеро превратились в восемь. Восемь стали дюжиной. Все они сжимали в руках копья. Они начали поднимать их с угрозой. Человек со щетиной на лице посмотрел на них. На нем были джинсы и старые стоптанные ковбойские сапоги — больше ничего. Туловище — белое, как брюхо сазана, и жутко исхудавшее.

Копья поднялись высоко вверх. Потом один из коричневых — вожак — стал гортанно выкрикивать одно и то же слово, снова и снова, звучащее как « Йун-на!».

Ага, кое-что возвращалось.

Точненько.

Прежде всего его имя.

Он улыбнулся.

Эта улыбка была как красное солнце, прорвавшееся через темную тучу. Она обнажила ярко-белые зубы и поразительные сверкающие глаза. Он протянул им свои лишенные линий ладони в универсальном жесте мира.

Перед силой этой улыбки они спасовали. Копья упали на песок; одно копье упало острием вниз и застыло под углом, покачиваясь.

— Вы говорите по-английски?

Они только смотрели.

— Habla espanol?

Нет, они не говорили по-испански. Они определенно не habla на ё…м espanol.

Что это значит?

Где он?

Ладно, со временем это придет. Рим строился не за один день, как и Акрон, и, кстати, Огайо. И место не имеет никакого значения.

Место, где делаешь остановку, никогда не имеет значения. Лишь бы ты был там… и стоял на ногах.

— Parlez-vous francais?

Никакого ответа. Они уставились на него, завороженные.

Он попробовал заговорить по-немецки, а потом расхохотался над их тупыми овечьими лицами. Один из них принялся беспомощно всхлипывать, как ребенок.

«Они простые ребята. Примитивные, простые, неграмотные. Но я могу использовать их. Да, я могу отлично их использовать».

Он приблизился к ним, по-прежнему держа открытыми свои выставленные ладони без линий и все еще улыбаясь. Его глаза искрились теплым и безумным весельем.

— Меня зовут Расселл Фарадей, — произнес он тихим ясным голосом. — У меня — своя миссия.