Клаудия Грэй - Призрачная ночь

Вот тут он по-настоящему засмеялся — правда, смехом горьким, а не радостным, но я решила довольствоваться тем, что есть. Было так здорово находиться рядом с ним и не чувствовать, как мир всей своей тяжестью прижимает нас к земле.

Я продолжала подсчитывать очки:

— Ты умеешь думать самостоятельно, а это в наше время редкость. Можешь признать свою неправоту, а это еще большая редкость. Ты верный, храбрый и умеешь подружиться так, что эта дружба будет вечной. Это все — часть тебя. Твоя лучшая часть.

Лукас очень серьезно помотал головой:

— Ты ошибаешься.

— Послушай…

— Нет, это ты послушай. — Он плотнее прижался ко мне. — Лучшая часть меня — это ты. Навсегда.

Я закрыла глаза и положила голову ему на плечо. Наступило умиротворение — по крайней мере на одну ночь.

На следующий день в «Вечной ночи» бурлила деятельность более живая, чем большинство ее участников. Учащиеся толпились в коридорах — изысканные вампиры и люди, гадающие, смогут ли они когда-нибудь им соответствовать. Я сильнее, чем раньше, боялась перемещаться по коридорам, потому что не знала, где могу наткнуться на следующую ловушку, поэтому передвигалась медленно и осторожно. Пока все шло неплохо.

Я искала Лукаса, собираясь пойти с ним в класс. Отвлекаться на меня он не будет — он честно пытался пройти весь учебный курс, если не ради знаний, то, по крайней мере, чтобы убить время. После нашего воссоединения вчера ночью мне казалось, что вполне достаточно просто быть рядом с ним, и я подозревала, что он чувствует то же самое.

Но тут я увидела кое-кого, кто выглядел еще более одиноким, чем Лукас, — мою маму.

Она была одета как всегда: простая юбка, практичные туфли и мягкий свитер. Волосы цвета карамели собраны в хвост — мама причесывалась так, сколько я себя помню. Но из ее походки исчезли легкость и упругость, и, когда она шла по коридору в класс истории двадцатого века, глаза ее не сияли.

Я просочилась в кабинет сквозь дверь. Мама что-то писала на доске, и я прочла вместе с остальными учениками: «Потерянное поколение». В классе я заметила несколько знакомых лиц, в первую очередь Балтазара. Он жил в то время и разбирался в его истории куда лучше, чем большинство вампиров. Думаю, он записался на этот курс специально для того, чтобы быть ближе к моей маме.

«О, конечно, — размышляла я. — Теперь ты начал соображать. А почему не соображал тогда, когда Лукасу это было особенно нужно?» Балтазар потащил Лукаса сражаться с Черити, хотя знал, что Лукас не в себе, и этого я ему простить никак не могла. Но если не ради себя, то ради мамы я продолжала испытывать к нему благодарность — и к Патрис тоже. Она сидела впереди и, скорее всего, записалась на этот курс по той же причине, хотя не признается в этом никогда.

— «Потерянное поколение» — это люди, ставшие совершеннолетними во время Первой мировой войны. Тогда она называлась Великой войной. Кто знает почему? — усталым голосом спросила мама.

Разумеется, она задала свой вопрос ученикам-людям — или тем вампирам, кого превратили после того времени. В академии «Вечная ночь» существовало неписаное правило: нельзя пользоваться своими воспоминаниями, если ты жил в изучаемую эпоху.

Скай Тирней, сидевшая в первом ряду, подняла руку:

— Потому что Вторая мировая война еще не началась.

— Верно. — Мама смотрела куда-то поверх голов учеников, словно не особенно ими интересуясь. Под глазами у нее залегли тени. Казалось, что она толком не спит уже несколько недель. — Потому что невозможно было поверить, что человечество во второй раз окажется таким же глупым.

Парочка вампиров противно хихикнула, явно решив, что это наезд на людей. На самом деле мама просто была фаталисткой. Балтазар на мгновение закрыл глаза, словно отгораживаясь от их тупости.

Мама сжала мел в руке, пачкая пальцы желтоватым порошком. Она по-прежнему смотрела куда-то вдаль и говорила гораздо тише, чем требовалось при обращении к классу, полному учеников:

— Первая мировая война пошатнула веру людей буквально во все. Они больше не могли поклоняться Богу-Всезаступнику после того, как столько их сыновей и братьев погибли в окопах. Солдаты, пострадавшие от иприта, пулеметного огня и голода, больше не могли доверять правительству и генералам, пославшим их на фронт, обещая, что война продлится всего несколько месяцев. Женщины, заменившие на заводах и фабриках ушедших на войну мужчин и умудрявшиеся при этом годами в одиночестве тянуть на себе домашнее хозяйство, больше не могли чувствовать себя защищенными.