Ральф Крэм - Нотр-Дам-де-О

Наконец его растущее безумие достигло предела. И однажды в Нотр-Даме, когда он работал лучше обычного, он вдруг остановился, схватил мастихин и исполосовал им огромное полотно. Элоиз бросилась к нему, пытаясь остановить, и в сумасшедшей ярости он ударил мастихином по ее горлу. Тонкая сталь согнулась, и на белом горле проявилась лишь алая царапина. Элоиз, несмотря на настоящий ужас, который сокрушил бы большинство женщин, схватила безумца за запястья, и, хоть он и мог легко высвободиться, д’Ирье в слезах упал на колени. Он заперся в своей комнате в Понтиви, отказываясь с кем-либо видеться, и часами прохаживался взад-вперед, борясь с нарастающим безумием. Вскоре из Парижа прибыл доктор Шарпантье, вызванный мадам де Бержерак, и после одной короткой принудительной беседы вернулся в Париж, забрав мсье д’Ирье с собой.

Несколько дней спустя мадам де Бержерак получила письмо, в котором доктор Шарпантье признался, что Жан исчез, так как он позволил ему слишком много свободы, доверившись его кажущемуся спокойствию, и когда поезд остановился в Ле-Мане, он ускользнул и совсем исчез.

Летом время от времени приходили известия о том, что никаких следов несчастного не найдено, и, в конце концов, в поселении Понтиви решили, что парень-весельчак мертв. Если бы он был жив, его должны были бы найти, ведь полиция прилагала большие усилия. Но поскольку не обнаружено ни малейших следов, его с прискорбием признали погибшим все, кроме мадам де Бержерак, семьи Жана, горюющей о смерти их первенца вдали от теплых равнин Лозера, и доктора Шарпантье.

Так прошло лето, наступила осень, и наконец холодные ноябрьские дожди — стрелковая цепь наступающей армии зимы — вернули поселенцев обратно в Париж.

В последний день пребывания в Понтиви мадемуазель Элоиз пришла в Нотр-Дам, чтобы в последний раз увидеть прекрасную святыню, в последний раз помолиться за упокоение измученной души бедного Жана д’Ирье. Дождь на время прекратился, утес охватило теплое спокойствие, и море, расслабившись, качалось и плескалось вокруг неровного побережья. Элоиз очень долго преклоняла колени перед алтарем Богоматери Воды, и когда она наконец поднялась, все никак не могла заставить себя покинуть это место скорбной красоты, такое теплое и золотистое под последними лучами идущего на убыль солнца. Она наблюдала за старым приставом Пьером Полу, бродящим вокруг темнеющего здания. Однажды она заговорила с ним, спросив который час, но он был очень глух и почти слеп и не ответил.

Она присела на край прохода у алтаря Богоматери Воды, наблюдая за изменчивым светом, исчезающим в увеличивающихся тенях, погрузившись в печальные грезы об увядшем лете, пока грезы не слились со сновидениями, и она не погрузилась в сон.

Вскоре последний свет раннего заката погас в западном окне; Пьер Полу неуверенно проковылял во мраке сумерек, запер провисшие двери на трухлявом южном крыльце, и направился через склонившиеся кресты по дороге к своей хижине, в доброй миле пути, — ближайшему дому от одинокой церкви Нотр-Дам-де-О.

С заходом солнца с моря стремительно примчались огромные облака, ветер посвежел, и изможденные ветви замерзших деревьев на кладбище умоляюще хлестали друг друга в преддверии шторма. Начался прилив, и вода у подножия скал беспокойно охватила узкий берег, оказавшись перед усталым утесом. Их рыдание перерастало в грозный, мрачный рев. Вихри мертвых листьев кружились на кладбище и метались за пустыми окнами. Зима и ночь наступили одновременно.

Элоиз проснулась растерянной и удивленной, и тут же поняла, в чем дело, не чувствуя ни страха, ни беспокойства. В ночном Нотр-Даме не было ничего страшного; призраки, если таковые и были, не побеспокоили бы ее; двери были прочно заперты. С ее стороны было глупо уснуть, и ее мать переживала бы в Понтиви, если бы до рассвета узнала, что Элоиз не вернулась. С одной стороны, она всегда выходила на послеобеденную прогулку, и часто не возвращалась допоздна, поэтому вполне возможно, что она сможет вернуться прежде, чем мадам узнает о ее отсутствии, к тому же Полу всегда отпирает церковь для низкой мессы в шесть часов. Она поднялась из своего стесненного положения в проходе и медленно прошлась по хору, взошла на алтарь, направилась к сидениям на южной стороне, где лежали подушки, и улеглась.

В Нотр-Даме ночью было действительно красиво. Она и не подозревала, как необычно и торжественно может выглядеть небольшая церковь, когда лунный свет порывисто струится через южные окна, то яркий и чистый, то затянутый быстрыми облаками. Неф был исполосован длинными тенями тяжелых колонн, и когда вышла луна, она смогла посмотреть вдаль почти до западного крыла. Как тихо! Лишь мягкий низкий шепот беспокойных ветвей деревьев и плещущегося моря.