— Коленька, сыночек, как я рада, что ты наконец вспомнил о родном доме! — Екатерина Львовна не могла нарадоваться, глядя на приехавшего погостить первенца, которого не видела более семи лет.
Нельзя сказать, чтобы он сильно изменился с тех пор — все такой же порывистый, как ветер, и такой же свободный в своих поступках. Лицом и фигурой он походил на покойного мужа, Алексея Филипповича: лицо худощавое с прямым римским носом, карими глазами, чуть сросшимися на переносице бровями, и пролысина надо лбом у него наметилась точь-в-точь как у отца. Среднего роста, ладно сложенный, без лишнего жирку — покойный супруг этого добивался ежедневными конными прогулками, а Николаше пока помогал возраст. Хотя ему уже стукнуло тридцать четыре, оставался он по-прежнему бобылем — никак не мог забыть первую любовь, Наташеньку. Он просил ее руки у ее родителей, но они ему отказали. Да и немудрено — их папенька был вхож к самому государю, имел высокий чин и придворное звание, а у них только и того, что родословная, правда, в их роду чьей только крови нет! Да еще одна деревенька на три сотни душ крепостных. А тут еще слухи стали ходить, что государь указ готовит, собирается дать волю крепостным. Да что говорить, Николаша-то и сам занимался тайными делами [21] Харьковско-Киевское общество (1856–1860) выступало за отмену крепостного права, установление республиканского правления, бесплатное образование и преподавание на родном языке. По его инициативе в 1858 г. вспыхнули волнения среди студентов Харьковского университета.
, имел отношение к волнениям среди студентов в Харькове, за что даже под арест попал, но Бог помог — отпустили. Других из-за этого отправили в ссылку в отдаленные губернии. Совсем непохож был Николаша своим характером на покойного батюшку — тот был человеком степенным, закон уважал, исключительно хорошим семьянином был. А Николаша с раннего возраста во всякие истории встревал. Учился и в Петербурге, и в Киеве, а так и не доучился. Карты, гулянки, а тут еще слово мудреное, не иначе как французское — революционер. Те лягушатники своему королю голову отрубили, и чем все закончилось? Бонапарту дорогу на престол освободили — поганцу нечестивому.
Екатерина Львовна молча наблюдала, как Коленька с удовольствием расправляется с домашней снедью, приготовленной дворовой девкой Грушей.
Когда увидела, что насытился, то приступила к расспросам:
— Надолго, родимый, приехал в отчий дом?
— Нет, маменька, дня три от силы побуду, а то заскучаю я здесь. Навещу завтра отцовскую могилу, уважу его память и через день в путь.
— Ой, сынок! Когда ты остепенишься, женишься? Хочется с внуками поиграть.
— Кого хотим мы — не хотят нас — рылом не вышли! А тех, кто хочет нас, — не хотим мы. Авось еще встречу кого-нибудь — ведь не слишком старый.
— Не старый ты, сынок, но уже в возрасте. И ни чина не имеешь, ни службы путящей. А состояние у нас сам знаешь — кот наплакал. Володя учится в Киеве, Ольга — в Варшаве, все деньги туда идут. За них я спокойна — выучатся, найдут себе место в жизни. А ты, Николаша, извини, непутевый. И карты тебя до добра не доведут — бросай это бесовское занятие.
— Карты, конечно, не совсем богоугодное дело, но пользу могут принести немалую. Вот я приехал к тебе не за деньгами — сам тебе тысячу рублей ассигнациями дарю! Потратишь, как посчитаешь нужным! — И Николай вытащил пухлый бумажник, а из него пачку банкнот, из которых отсчитал несколько и протянул матери.
— Деньжищ-то сколько! — ахнула старушка. — Аж боязно становится! Откуда они?
— Я честно их заработал — выиграл в карты!
— Что ты говоришь, сынок? Разве можно считать честными деньги, выигранные в карты? Ведь всякая азартная игра — это жульничество и обман!
— Нет, маменька, — в этом деле имеет главное значение Фортуна. Без нее удачи не видать. А сейчас она ко мне благоволит. Но это еще не все. Говоришь, нет у меня состояния? А ты посмотри на это — чем не состояние? — Николай кликнул Грушу, чтобы принесла его саквояж, и из него достал деревянный ящичек. Открыл его, и на старушку уставилась золотая дьяволица. Екатерина Львовна трижды перекрестилась.
— Откуда это у тебя? — спросила она, чувствуя, как у нее задрожали руки от страха.
— Ты посмотри, как она прекрасна в своем уродстве! Ей тысячи лет, и нет цены, за какую ее можно продать, — все равно будет мало! Такое имение можно отхватить и столько земли, что представить страшно, но я не латифундист.
Читать дальше