Джонатан Кэрролл: По ту сторону безмолвия

Одна моя знакомая, писательница, недавно опубликовала автобиографический роман, который разругали критики. Она сказала мне: «Я злюсь не из-за провала книги, а потому, что истратила на нее все свое детство».

Идея сама по себе занятная, но мне не верится, чтобы кто-то мог «истратить» детство, сколько лет он ни проживи. Подобно некоему личному Олимпу, наша юность — тот край, где живут только боги, которых мы сами создали. Тогда наши воображение и вера были сильны, а сами мы — невинны; только потом мы стали легковерны, а затем циничны. Не важно, помним ли мы детство в подробностях или лишь обрывочно, оно неисчерпаемо.

К счастью для отца, наш городок стоял на холмах. Те, кто ездил на работу, по вечерам, сходя с поезда, бросали взгляд на лестницу в двести ступеней, ведущую к центру, и устало плелись к черному четырехдверному папиному «Форду». Многих своих потенциальных пассажиров — измученных, в помятых костюмах — он знал по именам и приветствовал похлопываньем по крыше машины и словами: «Давай, Фрэнк. Тебе сейчас только по лестнице лезть не хватает».

Я часто ездил с отцом; мне поручалось выскакивать, когда мы прибывали на место, и открывать перед клиентом заднюю дверцу. Иногда мне давали десять или двадцать пять центов на чай, но куда больше денег меня радовали разговоры по дороге. Пассажиры были людьми солидными, владельцами больших домов с видом на реку, двух машин, иногда даже теннисного корта или бассейна. Я знал по школе их детей, но те, как правило, держались заносчиво и замкнуто. Родители же — потому ли, что устали, или им хотелось немного поболтать, или они просто плыли по течению своей благополучной и упорядоченной жизни, — говорили с отцом о многих удивительных вещах. Он был хорошим слушателем, порой необычайно проницательным. Спустя все эти годы я вспоминаю их внезапное молчание, кивки и думаю, что, возможно, его совет многим помог.

Однажды на каникулах — я уже учился в колледже — я тоже поехал с отцом, когда он подвозил со станции женщину по имени Салли О'Хара. Ее муж был притчей во языцех — переспал чуть ли не с каждой женщиной в городке. К несчастью, миссис О'Хара принадлежала к числу тех, кто посвящает в свои горести каждого встречного и поперечного. Тот день не стал исключением, но между делом она сказала нечто, что запало мне в память и впоследствии привело меня к успеху.

— Стэнли, я поняла, что больше всего на свете мне нужен сыщик сути.

Отец, привычный к философствованиям пассажиров, умел прикинуться простаком.

— Расскажите, что это за зверь, Салли. Может, отдам Макса в этот бизнес.

— Все просто. Нужно только отыскать людей, которые знают «главные» ответы, Макс. Найти того, кто сможет сказать, зачем мы живем. Должен же кто-то знать. Или того, кто скажет, отчего мой муж предпочитает провести вечер с Барбарой Бертранд, а не со мной.

Я тогда уже рисовал комиксы для студенческой газеты и придумал для хлестких комментариев и жалоб на жизнь в колледже персонаж, который назвал «Скрепкой». Комиксы были забавны и пользовались успехом, так что редакторы позволили мне рисовать все, что вздумается. Но, вернувшись с каникул, я потихоньку стал превращать «Скрепку» в нечто совершенно новое.

Прежде то была просто геометрическая фигура, стоящая посередине рисунка, рядом — еще один-два предмета, внизу — подпись. Теперь же мой странный персонаж сместился на одну сторону композиции, а на другой появился новый — человек. Между ними располагался большой, очень реалистичный рисунок. Казалось, они оба смотрят на «фотографию» и комментируют ее. В первом комиксе серии они смотрели на гигантскую руку, наносящую тушь на ресницы огромного глаза. Подпись гласила: «Почему, когда женщины красят глаза, они открывают рот?». Которая из фигур это говорит, неизвестно, неизвестен и ответ.

Постепенно я усовершенствовал свою затею. Фотографическая часть комикса становилась все реалистичнее и в то же время загадочнее. Иногда зритель не сразу мог понять, что там изображено. Например, окурок сигареты, воткнутый в надкусанный пончик; он дан таким крупным планом, что, лишь спустя несколько секунд, соображаешь, что к чему. Очевидно, в этом заключалась одна из изюминок новой «Скрепки» — зрители сначала разгадывали «фотографию», а уж потом читали подпись.

Иногда обе фигуры помещались по одну сторону рисунка, иногда — позади, так что торчали только головы, иногда — входили или выходили из него. Они могли висеть на ниточках, как ангелочки в кукольных спектаклях, или сидеть в креслах спиной к нам и смотреть на «фотографию», как на киноэкран. Им случалось плыть мимо картинки на лодке, бегать трусцой над ней и под ней, пускать друг в друга стрелы, стоя по разные стороны. Но принцип был неизменен — две очень непохожие фигуры и все более реалистичная, но все более загадочная «фотография» между ними.