Джозеф Ле Фаню - Судья Харботтл

Судья зачитал обвинительный акт. Судья Харботтл, к собственному удивлению, взмолился о пощаде! «Признайте невиновным», – молил он. Коллегия была приведена к присяге. Процесс начался. Судья Харботтл вконец растерялся. Такого просто не быть! Наверно, он сошел с ума.

Сильнее всего поразило его одно обстоятельство. Верховный судья Двукратс, который без конца изводил его насмешками и вгонял в дрожь громовым голосом, был точной копией его только увеличенной в два раза. И багровый цвет свирепого лица, и пылающие злобой глаза – все стало вдвое выразительнее.

Как ни взывал обвиняемый к суду, что ни возражал, какие ни приводил аргументы в свою защиту – процесс неумолимо шел к катастрофической развязке.

Председатель, казалось, хорошо сознавал свою власть присяжными и буйно шумел и торжествовал им напоказ. Он размахивал руками, метал в их сторону горящие взгляды, и, казалось, достиг с ними полного взаимопонимания. Свет в углу зала горел очень тускло. Присяжные выглядели бесплотными тенями; судья Харботтл различал сквозь сумрак лишь, двенадцать пар сверкающих глаз. И когда судья, зачитывая заключительное обращение к присяжным, оказавшееся непочтительно кратким, отпускал очередную колкость, длинный ряд глазных яков на мгновение исчезал – это присяжные дружно кивали в ответ.

Наконец со слушанием было покончено; громадный судья откинулся в кресле, тяжело дыша, и смерил обвиняемого презрительным взглядом. Все обернулись и с ненавистью уставились на скамью подсудимых. Присяжные пошептались – в наступившей тишине прозвучало долгое «ш-ш-ш!»

– Господа присяжные, огласите свой вердикт: виновен подсудимый или невиновен? – вопросил распорядитель. И присяжные в один голос заявили:

– Виновен!

Свет в глазах подсудимого медленно померк; теперь он не различал ничего, кроме блеска зрачков, обращенных на него с каждой скамьи, из каждого уголка, с каждого балкона. Бедняге казалось, что он может объяснить, и вполне основательно, почему не следует выносить смертный приговор, однако господин председатель презрительно отмел все его возражения и приступил к оглашению приговора, назначив датой казни десятое число следующего месяца.

Повинуясь приказу «Уведите обвиняемого!», судья Харботтл, не успевший оправиться после чудовищного фарса, покорно поплелся следом за караульными по длинному коридору. Лампы померкли окончательно, и путь освещали лишь раскаленные печи да тлеющие костры, бросавшие тусклый багровый отблеск на могучие стены, сложенные из огромных неотесанных камней, покрытых трещинами и пятнами плесени.

Судью ввели в сводчатую кузню; двое палачей, раздетых до пояса, с бычьими головами и могучими плечами, ковали раскаленные докрасна цепи. Молоты их мелькали, как молнии, грохотали, как раскаты грома.

Они метнули на судью свирепый взгляд налитых кровью глаз и на миг опустили молоты. Старший из них сказал товарищу:

– Готовь кандалы для Элайи Харботтла, – и помощник щипцами потянул конец цепи, свисавший из печи.

Палач взял в руки холодный конец цепи и зажал в тисках ногу судьи.

– Один конец замкнулся, – произнес он и надел кольцо на лодыжку. – Другой конец, – ухмыльнулся он, – поджаривается.

Железный брус, готовый сомкнуться кольцом вокруг свободной судьи, лежал на полу, раскаленный докрасна, и по его поверхности весело плясали огненные искры.

Помощник схватил громадными ручищами ногу судьи и крепко ступню к каменному полу, а старший палач, умело орудуя клещами и молотом, в мгновение ока обернул мерцающую полосу вокруг лодыжки так плотно, что кожа и сухожилия под ней, испустив зловонный дымок, покрылись крупными пузырями. Судья Харботтл издал вопль, от которого каменный пол и зазвенели цепи на стенах.

В мгновение ока исчезло все: и цепи, и своды, и кузнец сама кузня. Осталась лишь боль. Лодыжка господина судьи, которой только что трудились адские палачи, болела невыносимо.

Приятели его, Тэвис и Беллер, испуганно вздрогнули; вопль судьи Харботтла оторвал их от приятной болтовни об одной готовящейся помолвке. Судья бешено метался от ужаса. Он пришел в себя лишь при виде уличных фонарей и огней собственного парадного подъезда..

– Мне очень худо, – сквозь стиснутые зубы простонал он. – Нога горит, как в огне, И кто мне так ногу обжег? Подагра, подагра! – пробормотал он, полностью очнувшись. – Мы что, со вчерашнего дня едем из театра? Черт возьми, что стряслось по дороге? Я, кажется, полночи проспал!