Анна Малышева: Конкистадоры

– В том смысле, как здесь принято считать, – внезапно сказала женщина.

– Что?! – подскочил он.

«Она прочла мои мысли?!»

Ее дыхание горько пахло лекарствами, глаза смотрели ему в грудь – профессор был намного выше ростом. Он вспомнил Алису, ее последние дни, злые взгляды, бессмысленные жалобы. Ее ревность… А разве он хоть раз дал ей повод ревновать? Она ревновала его к спутникам Юпитера, к лунотрясениям, к сиделкам, даже к этой слепой женщине, которую вспоминала очень часто.

– На Меркурии нет жизни в том смысле, как это принято понимать здесь, – повторила женщина, открывая дверцы буфета и на ощупь доставая единственную чашку. – Моя дочь должна поужинать. Немного молока – это все, что ей нужно.

– Я мог бы… – Профессор торопливо вытащил бумажник, но женщина остановила его повелительным жестом:

– Моего пособия вполне хватает. Давайте расстанемся мирно. Договоримся, что вы больше не будете нас преследовать. Тогда мы сможем устроиться здесь поудобнее. Хотя, повторяю, в особом комфорте мы не нуждаемся. Обратите внимание, я не прогоняю вас. Не называю сумасшедшим, как когда-то вы назвали меня…

Ему показалось, что в ее темных глазах блеснул огонек. Профессор спрятал бумажник и поежился.

– Но…

Под потолком раздался негромкий хлопок и свет погас. Мгновение профессор не видел ничего, потом различил на фоне ничем не занавешенного окна смутный силуэт.

– Лампочка перегорела, – спокойно сказала женщина. – Это была последняя. Ну что ж, все равно. К нам никто не ходит, а мне и дочери свет не нужен.

– Ваша дочь… – Он внезапно понял. Эти невероятно тщательные рельефы на глиняных планетах, похожие на… Азбуку Брайля! – Тоже слепа?!

– И не только. – Женщина прикрыла створку окна и снова двинулась к буфету. – Все дождь и дождь… В такие дни у нее ломит кости, ревматизм, знаете ли… Хорошо бы переехать куда-нибудь в теплые края. Скажем, на Меркурий.

Раздался тихий смешок, а затем плеск наливаемого в чашку молока.

– Она обладает только осязанием. Зрение, слух, обоняние, вкус – все отсутствует. И тем не менее уже в три года она научилась читать по системе Брайля. Врачи от нее отказались, я учила ее сама. Она родилась случайно, я не могла себе позволить иметь ребенка, но все же сохранила ее. Мы жили на пособие. Ее отец неизвестен. Меня изнасиловали, когда я возвращалась из магазина. Я слепа от рождения, воспитывалась в приюте, там при выпуске мне подарили часы. Без циферблата – время я узнавала на ощупь, дотрагиваясь до выпуклых цифр. Меня ударили по голове, а часы украли, так что я не знаю, когда все случилось. Утром, вечером – какая, в сущности, разница? Сколько времени я была без сознания? Помню только запах мусорных баков, когда очнулась. Потом – как смогла встать и нащупать стену рядом. Потом – как добралась до человеческих голосов. До людей, которые, в самом деле, были людьми и отвезли меня в больницу.

– Простите, – прошептал профессор, – я не знал, что…

– В четыре года у нее появилось хобби – астрономия, – продолжала женщина, не слушая его. – В пять она сделала модель Солнечной системы и велела отнести ее вам. Узнала о вас из журнала для слепых. Там появилась маленькая заметка о том, что готовится первая экспедиция на Марс. Она просто хотела помочь, во всяком случае, так сказала. Иногда мне кажется, что дочка на миллиард лет старше меня. Я люблю ее, но и боюсь. Я мало о ней знаю. О чем она думает? Чего хочет, если хочет вообще чего-то? Мы почти не разговариваем, разве что когда переезжаем. То есть бежим. А теперь…

Ему показалось, что в комнате стало светлее. Или глаза привыкли к темноте? За окном ровно шумел дождь. Арабская музыка внизу стихла.

– Теперь я прошу вас уйти. Когда в квартире появляется кто-то чужой, она это чувствует и начинает волноваться. Она ощущает малейшую вибрацию. Лучше, чем ваш «Викинг-1». Он так и остался в клетке, моя дочь тоже находится в клетке. В вашем понимании. И я тоже. Ну а вы сами? Разве нет?

Ему снова послышался сдавленный смешок. По спине мужчины прошла дрожь, возможно, в этом был виноват отсыревший плащ.

– Позвольте только с ней увидеться, – еле слышно произнес он.

– Это слово для нее ничего не значит.

– Поговорить!

– У вас не получится, – хладнокровно напомнила женщина. – Она глуха.

– Как вы с ней общаетесь?

– Рисую знаки и буквы на ладони, складываю пальцы особым образом. Отстукиваю морзянку по подлокотнику ее кресла. Мы начинали учиться с горячего и холодного, с удара и поглаживания. Она все схватывала очень быстро, и ее сознание напоминало мне птицу, которая пытается вырваться на волю. Громадную сильную птицу, заточенную в крохотную клетку, где она не может даже расправить крылья.