Вольфганг Хольбайн - Анубис

— Ветка на Сан-Франциско проходит по другую сторону в паре миль отсюда, — наконец сказал он. — Может, тогдашний мэр надеялся, что если построить вокзал, дорога придет сама собой.

— Но она не пришла.

— Нет, не пришла, — покачал головой Том. — Но все это было еще до моего рождения. Тогда здесь было много железнодорожных рабочих. Некоторые остались, но большинство уехало. Когда стало ясно, что дороги не будет.

Объяснения Тома звучали равнодушно, да иначе и быть не могло. Он пересказывал то, о чем слышал по сплетням, которые ходили еще задолго до его рождения, и что его мало волновало. Могенс же испытал мимолетную грусть, созерцая городок, который и на расстоянии производил унылое впечатление. Он не знал людей там, внизу, и не только не разделял их участь, но и не имел возможности что-либо сделать для них, и все-таки она его тронула глубже, чем он полагал в первый момент. Это место умерло, не начав как следует жить, только потому, что кто-то одним росчерком пера постановил: этот маленький вокзальчик никогда не будет выполнять свои функции. А между тем отсюда рукой подать до второго по величине города штата. Как часто порой пульсирующая жизнь и медленное угасание сосуществуют друг подле друга!

Он отогнал эту мысль и дал Тому знак, чтобы тот ехал дальше. Когда добрались до гребня, сумерки на какое-то время отступили, но неумолимо ползли за ними и, по всей вероятности, настигнут их прежде, чем они достигнут города. Могенсу хотелось осмотреть место раскопок, о котором говорил Том, еще при дневном свете, однако теперь он подумал, что вряд ли это удастся.

Том со скрежетом переключил скорость, и машина тронулась. Прежде чем они съехали с вершины, Могенс еще раз обернулся и посмотрел на запад. Океан почти полностью исчез. Даже отсюда, сверху, он смотрелся как узкая с палец, отливающая медью полоска перед уже потемневшим горизонтом. Неожиданно он почувствовал странное облегчение, которое и сам не мог себе объяснить. И хотя рациональная часть его мышления по-прежнему отказывалась придавать этим странным ощущениям значение, но в его голове снова и снова возникали призраки диковинных созданий, живущих в морских глубинах, которые ненасытными глазами таращатся вверх в бесконечную черноту, с начала времен окутывающую их мир.

Все дело в Грейвсе, решил Могенс. За прошедшие четыре дня не было и часа, чтобы он хотя бы раз не задумывался о странном визите в Томпсон. И он кое-что пересмотрел в своих взглядах на Грейвса и чудовищную перемену, происшедшую с ним. Конечно, Джонатан Грейвс никогда не был приятным человеком, даже в те времена, когда Могенс еще верил, что тот ему если не друг, то, по крайней мере, товарищ, который придерживается законов студенческого братства. Однако отказывать ему в человечности — это было уж слишком.

Наверное, его нервы сыграли с ним злую шутку, что после всего происшедшего было не удивительно, но он уже привел свои мысли в порядок. Он не позволит Грейвсу взять верх над его чувствами и интеллектом.

Это не помешало Могенсу шумно вздохнуть с облегчением, когда машина загрохотала вниз по склону и океан скрылся из виду.

Том, услышав этот звук, истолковал его по-своему:

— Самое страшное позади, не бойтесь.

Могенс проглотил ответ, который вертелся у него на языке. Пусть лучше Том думает, что он боится езды по бездорожью — может, это даже сократит дистанцию между ними. Могенс был реалистом до мозга костей, и фамильярные манеры Тома не могли его обмануть: за выставленной напоказ самоуверенностью скрывалась ее полная противоположность. За почтительностью, с которой он говорил о Грейвсе, хоронилась хорошая порция страха, а за внешней развязностью, с которой он обращался к нему, — не что иное, как уважение. За годы, проведенные в университете Томпсона, он видел бесчисленное множество таких «Томов». Молодые люди, которые изо всех сил старались держаться самонадеянно и даже ухарски, на самом деле внутренне дрожали от страха, если видели только тень профессора. Без сомнения, Том был рад воспользоваться возможностью сбежать от монотонности буден и прокатиться до города на авто, но также несомненно, что он взирал на живого профессора с явным благоговением. Даже с большим, чем начинающие студенты, которые год за годом, вечно в одинаковых пиджаках, вечно с одинаковыми потертыми чемоданчиками, вечно с одними и теми же шутками — и всегда с тем же затаенным страхом в глазах — появлялись перед ним. От одного только присутствия Могенса Том должен был испытывать трепет. Его бывшие студенты, безусловно, относились к нему с пиететом, даже если слишком многие из них старались этого не показать. Он был для них важной персоной, чьего статуса и они однажды могли добиться — по крайней мере, некоторые из них. А простому мальчишке из захолустья, который даже не знал своего возраста и, скорее всего, не умел ни читать, ни писать, он должен был казаться посланцем из другого мира, бесконечно далекого и недостижимого. Могенс спрашивал себя, сколько же сил стоило Тому во все время пути сохранять спокойствие и стучать — буквально — зубами от страха. А исходя из уверенности, что в компании Грейвса ему непременно понадобится союзник, Могенс посчитал просто необходимым завоевать доверие Тома.