Танит Ли: Убить мертвых

Первый из тех шутников, что изображали блеянье жареного барана, произнес, понизив голос:

— Он говорит о доме Собана.

Кто-то другой поправил:

— Теперь это дом Сидди. Там ничего нет. Только нищета и легкое дыхание безумия.

Слуга в кожаном переднике наклонился через плечо Парла Дро, чтобы снова наполнить его кружку, но Дро накрыл посудину ладонью. Тогда слуга вступил в разговор:

— Лет пять тому назад Собаны были здешними господами, старый Собан и две его дочки. Но они разорились, и землю выкупила община.

— Они разорились, потому что папаша все пропил, — подал голос еще один селянин. — Он начал пить раньше, чем Сидди научилась есть. Тогда они распродали барахло — так, всякий хлам, дурацкие поделки. Помните, там была такая мудреная штуковина, якобы из дальних краев? А на самом деле — просто пара старых кос, склепанных вместе. Ему, Собану, тогда кузнец помогал. И плотник, и каменщик. Да все...

— Говорят, — сказал еще кто-то, — он сделал ожерелье из молочных зубов Сидди и продал его. Чокнутый.

— Да Сидди и сама чокнутая. Жаль, она ведь такая хорошенькая. Мы ее не трогаем, в память о старых временах. Она одна живет в том доме.

— Не вполне одна, — заметил Дро.

— Ее папашу выпивка уже несколько лет как в могилу свела, — снова вмешался первый из собеседников. — Ты не о нем толкуешь?

— Не думаю.

— Поговаривали вот что, — сказал второй селянин. — Девчонки любили играться с травами. Колдовскими, может, и ядовитыми. Папаша довел их своим пьянством, и... вон как оно вышло.

— Враки это все, — возразил кто-то.

Жители деревни были взбудоражены, встревожены. В их небогатую событиями жизнь в кои-то веки вошло нечто незаурядное.

Дро уже давно обратил внимание, что гуляки, распевавшие песни, поднялись с насиженных мест у камина. Теперь среди крепких плеч и жестикулирующих рук нет-нет, да показывался менестрель, игравший ту чудную музыку: то мелькнет потрепанный красный рукав, то перепачканный зеленый, то копна волос цвета темного золота, то длинный нос. Музыкант пристроился у очага с вертелами, склонившись над своим инструментом, сосредоточенно настраивал его и держался так, словно очень хотел остаться в стороне от оживления, показать, что у него нет с селянами ничего общего.

— Была и вторая дочка, — сказал кто-то почти в самое ухо Дро.

— Сестренка Сидди? Вот уж что совсем не забавно...

— Воистину. Ведь Силни Собан убежала из дому и бросилась в реку на северном склоне. Я бы не сказал, что такое у нас в порядке вещей.

— Это правда, Парл Дро, — сказал пожилой слуга. — Двое пастухов нашли ее как-то утром, когда гнали коров на верхние пастбища.

— Она лежала на дне, вот оно как, — печально проговорил первый селянин. — Но вода в речке такая чистая и прозрачная, что видно было все-все. Один из ребят, что нашли ее, простоватый парнишка, решил, что видит фею вод — она лежала там, в ночной рубашке, в венке из цветов, и серебристые рыбки сновали в ее волосах.

— Что ты скажешь на это, Парл Убийца Призраков?

Дро убрал руку и позволил слуге вновь наполнить кружку. Итак, селяне дозрели до разговора по существу. Теперь они не успокоятся, пока не получат ответа на свои вопросы. Они вывалили на него слухи и обрывки воспоминаний и ждут, что он обрадуется. Но Король Мечей продолжал сидеть с мрачным и задумчивым видом, предоставляя толпе складывать к его ногам все новые и новые подношения.

И селяне начали рассказывать, как жили Сидди и Силни — бывало, вот только что были не разлей вода, а глядишь, уже вцепились друг дружке в волосы. Раз или два случалось, что одна из сестер заглядывалась на парня из села, тогда вторая тут же поднимала шум, крича, что даже принимать сватов от деревенщины, не говоря уже о замужестве, недостойно дочери рода Собанов. Когда прошлой весной Силни покончила с собой, никого в деревне это нисколько не удивило. Но когда Сидди потребовала, чтобы тело сестры сожгли, а не погребли в земле, и пепел доставили ей в каменной урне, даже у священника не нашлось слов. Собаны испокон веку были язычниками, безнравственными и вздорными.

С тех пор, как умерла ее сестра, Сидди нечасто показывалась на людях. Порой кто-нибудь видел, как она по ночам одна гуляет по отрогам горы или стоит у верхнего окна башни, глядя на дорогу. Достойная дочь своего отца, она упрямо считала, что селяне будут приносить еду и другие необходимые вещи к ее воротам, причем бесплатно, как причитающуюся ей десятину. Скрепя сердце, разрываясь между стыдом и гордостью, община признала за ней это право. Никто толком не задумывался, могла ли Силни-утопленница вернуться голодным призраком. Но теперь, когда задумались, селяне признали, что не удивятся, если так оно и есть.