Танит Ли: Сабелла

Когда мне было шестнадцать, тетушка Касси прислала мне чек. Тогда я прикупила кое-что из одежды и набор косметики. И еще высветлила волосы. Я добиралась до города за три часа, бегом — я вообще способна часами бежать, быстро или медленно, или идти скорым шагом. А выглядела я, как свободная девушка из бара. Обычно я знакомилась с приезжими, которых никто не хватится. На джипах с солнечными батареями, на глайдерах или на старомодных автомобилях с двигателем внутреннего сгорания мы с ними отправлялись назад, в широкие просторы Плато Молота. Вскоре я научилась отпивать понемногу, лишь столько, сколько необходимо. И я освоила еще одну уловку — теперь они приходили ко мне вновь и упрашивали меня. Они думали, что просят меня перепихнуться с ними, а на самом деле молили о смерти. Только трое из них выследили, где я живу. Один из них избил меня. Он наносил мне удары по спине и животу, потом оттащил под апельсиновое дерево и изнасиловал, и почему-то я его не тронула. Он встал, проревел, что теперь я больше никому не смогу навредить, и ушел. Все это время мать была в доме, стоя на коленях. У меня была игрушка, одна из тех кукол без руки или ноги, которых дети бросают где попало. Мать где-то отыскала ее. Она стояла на коленях, прижимала куклу к груди, плакала и повторяла: «Что же ты с собой делаешь, о, Бел, Бел, что ты делаешь…» Но говорила она не со мной, а с куклой. Вскоре после этого она умерла, упала замертво в кроваво-алое пятно света под старым витражом. Мама. Мама…

С первыми лучами утра я пешком проделала остаток пути от остановки до дома. Теперь я чувствовала себя намного сильнее. Я утолила жажду, и даже солнце было мне нипочем. Но три четверти часа ходьбы по дороге в облаке розовой пыли вымотали меня. Над Дымной — горой, подпирающей небо за Монтиба — бушевала газовая буря. Такие бури случаются, когда кислородные обогатители нарушают слои марсианской атмосферы. Чаще всего это бывает высоко в горах. Небо затянули тонкие облака, загрохотали раскаты грома, ветер принялся наотмашь хлестать мою левую щеку.

К концу пути я вымоталась до предела. Когда я увидела свой дом, его высокие глухие окна, апельсиновое дерево, усыпанное бархатистыми цветами — мне показалось, что я отсутствовала целый год. Мои ноги подкосились, я чуть не упала.

Я распахнула дверь, но прежде чем войти, присела на минутку на резные перила крыльца. Зарождалась буря — буря Ведера или Стравинского. Пыль клубилась вокруг моего дома, вой ветра был словно шум моря (по крайней мере, шум моря, каким я его себе представляю — ведь я слышала его лишь на кассете «Звуки земли, часть 2»). Позже, может быть, пойдет дождь. Дождь и ничего более.

Чувство вины притупилось, ибо не было смысла чрезмерно терзать себя. Когда-нибудь угрызения совести полностью оставят меня, так же, как Сэнда постепенно оставит желание меня отыскать.

Наконец я вошла, закрыла дверь и очутилась в полной безопасности.

Моя постель — копия старинных кроватей с пологом на четырех столбиках. Столбики украшены резными голубками и ананасами, полог — из темно-синего газа. Она занимает почти всю спальню, так что едва хватает места для туалетного столика. Зеркало заслоняет окно, на столике — беспорядок. Я вижу свое отражение в зеркалах. То, что вампиры не отражаются в них — такой же миф, как и то, что они не отбрасывают тени. И тень, и отражение — лишь примитивные символы души. Миф намекает, что у нас нет души. Может быть, я в самом деле лишена ее, но мне приходилось встречать людей, у которых души не было с гарантией. И все мы отбрасываем тени и отражаемся в зеркалах.

На другой стене — там, где я могу видеть ее сквозь прозрачный полог — висит картина. Это репродукция иконы, нарисованной средневековым художником еще в те времена, когда люди знали только один мир и думали, что он плоский. На ней изображена Мара, мать Христа. На древнем языке Земли ее имя означает горечь. Бог говорит Маре, что ей суждено зачать непорочно, и художник использовал распространенный символ: тонкий луч света пронзает хрустальную чашу у нее в руках — пронзает, но не разбивает. Аналогия, полная красоты и совершенства. Женщина чуть откинула голову назад, она так благоговейно счастлива — но счастью ее не длиться долго. Мара-горечь. Ее ребенок обречен на муки. Это всегда тяжело для матери.

Я проснулась с первыми красками вечерней зари. Буря улеглась. Первозданная тишь бархатным покрывалом легла на дом и земли вокруг.

Слегка побаливало в животе, но это ничего, скоро пройдет. Я лежала в густой тени и смотрела, как свет звезд просачивается сквозь шторы и облизывает вещицы на туалетном столике. Я вспомнила, что именно подарочный чек Касси позволил мне обзавестись маскировкой под девочку из бара. Почему же все-таки тетушка завещала мне деньги? Но я выбросила эту мысль из головы. Касильда рехнулась перед смертью, потому-то и грозила одной рукой, одаривая из другой. Пусть правая рука не ведает, что творит левая — вполне по-христиански.