Говард Лавкрафт - Мифы Ктулху

Одну из пиктограмм он намеренно исключил из последовательности. Теперь карандаш замер в дюйме от пустого пространства. На другом конце провода сидит женщина — очень толстая, очень старая. Это сейчас она стара и безобразна, но она родила на свет его, Десмонда, и еще много лет после того сохраняла былую красоту. Когда умер отец, она нашла работу — чтобы содержать дом и сына на том уровне, к которому они с матерью привыкли. Она трудилась не покладая рук, чтобы оплачивать обучение сына в колледже и прочие его потребности. Она продолжала работать до тех пор, пока Десмонд не продал свои первые два романа. А потом расхворалась, как раз когда он стал приводить в дом потенциальных кандидаток в жены.

Она любила его, но упрямо не желала отпускать — а подлинная любовь не такова.

Ему никак не удавалось вырваться из-под материнской опеки — а значит, несмотря на все возмущение, какая-то его часть все-таки дорожила золотой клеткой. Но вот в один прекрасный день он решил шагнуть навстречу свободе. Все пришлось проделать тайно и быстро. Десмонд сам себя презирал за страх перед матерью, но он таков, каков есть. Если он задержится в университете, она непременно сюда приедет. А этого он не вынесет. Придется возвращаться домой.

Десмонд посмотрел на телефон, приподнялся было с кровати — и рухнул обратно.

Что делать? Можно, конечно, покончить с собой. Он обретет свободу, а она поймет, как он на нее злился. Телефон вдруг умолк — Десмонд аж вздрогнул. Значит, отстала до поры до времени. Очень скоро она опять за свое возьмется.

Десмонд посмотрел вниз, на пол. Бутылка выдвигалась из дыры — понемногу, рывками. За стеной кто-то (или что-то?) твердо решился настоять на своем. Сколько раз он подступался к дыре — и обнаруживал, что путь заклинило? Слишком часто, пожаловался бы этот кто-то, если бы обладал разумом. Но — не сдавался. И в один прекрасный день ему может прийти в голову решить проблему, убив того, кто всему виной.

Однако ж если этот кто-то устрашится превосходящих размеров своего врага, если ему недостанет храбрости, то оно так и будет выталкивать бутылку из дыры. И…

Десмонд глянул на блокнот — и содрогнулся. Пустое место было заполнено. Там красовалось изображение Котоиаида — если приглядеться, так даже некоторое сходство с матерью угадывалось.

Или он, погрузившись в мысли, бессознательно дорисовал недостающий знак?

Или фигура образовалась сама собою?

Неважно. В любом случае, он знает, что делать.

Скользя взглядом от одной пиктограммы к другой, Десмонд произносил нараспев слова давно мертвого языка, чувствуя, как что-то исторглось из груди и теперь перетекает в живот, в ноги, в горло и в мозг. Вот Десмонд произнес имя великана — и символ Котоиаида словно бы запылал огнем под его неотрывным взглядом.

Едва отзвучали последние слова, в комнате сгустилась тьма. Десмонд встал, включил настольную лампу, вошел в тесную, грязную ванную комнату. Но в зеркале отразилось лицо не убийцы, а шестидесятилетнего старика, который прошел через тяжкое испытание и пока еще не вполне уверен, что все закончилось.

Выходя из комнаты, Десмонд увидел, как бутылка из-под кока-колы выскользнула из дыры в плинтусе. Но то, что ее вытолкнуло, так до поры и не показалось.

Спустя несколько часов, вернувшись из местной таверны, Десмонд, пошатываясь, ввалился в комнату. Снова задребезжал телефон. Звонили из Десмондова родного города в штате Иллинойс, но на сей раз, вопреки его ожиданиям, не мать.

— Мистер Десмонд, это сержант Рорк из бузирисского полицейского управления. Боюсь, у меня для вас дурные вести. Ох… э-э-э… ваша матушка несколько часов назад скончалась от сердечного приступа.

Десмонду даже не пришлось изображать потрясенное изумление. Он так и окаменел. Даже рука, сжимающая телефонную трубку, словно превратилась в гранит. Однако ж ему смутно померещилось, что голос Рорка звучит как-то странно.

— От сердечного приступа? От… сердечного?.. Вы уверены?

Десмонд застонал. Мать умерла естественным образом. Не надо было произносить древнего заклинания. А теперь он связал себя нерушимыми узами — ни за что ни про что, навеки загнал себя в ловушку. Как только он произнес роковые слова и прочел взглядом пиктограммы, он раз и навсегда отрезал себе дорогу назад.

Но… если эти слова были только словами, если они угасли, как любой звук, и, переданные через этот субконтинуум, никакого воздействия на физический мир не оказали — разве его что-то связывает?