Кэт Ричардсон - Вервольф перед Рождеством

Черный человек приходил поздно в эти детские сочельники. Он приходил с кнутом и дубиной, влача за собой кошмары, намного превосходившие радость утренних пустяковых подарков — поношенная одежда и дешевые игрушки, — завернутых в обычную оберточную бумагу с лентами. Даже имен не писали на подарках, только делали зеленые ленточки для мальчиков и красные для девочек да еще загадочные отметки в углу — Маттиас сообразил, что это размеры дареных рубашек, штанов или ботинок. Было несколько воспитателей, которые не давали забыть, что такое синяки или страх. А мелкие ежедневные обиды, пренебрежение, жестокость детей и привычная благотворительная жалость усталых взрослых так омрачали его жизнь, что не мишурой ее было высветлить.

Когда он подрос, все эти праздники — да вся эта жизнь — стали страшно гнетущими, и Время Света потускнело и поистерлось. Он дрался, дерзил монахиням, списывал на контрольных и экзаменах — это не только на Рождество, а все время. И он не давал остыть своей злости, и мир будто ненавидел его — но лучше так, чем постоянный холод и отчаяние.

Тот год, когда он столкнул Линдси Стрэтхорн со ступеней церкви на третье воскресенье рождественского поста, был отмечен первым визитом Черного Питера. Он только протянул руку схватить ее за косички и дернуть, но так подмывало вместо этого подтолкнуть, ну совсем слегка подтолкнуть… а чтобы она руку сломала, он правда не хотел, тут он не виноват.

В год, когда он начал курить, Мэтт последний раз видел черный огненноглазый призрак. Он проснулся от шороха чьей-то одежды в темноте и стука, когда кто-то наткнулся на ножку кровати. Он выпрыгнул из-под одеяла, с криком побежал в церковь, переворачивая ряды поставленных свечек, выкрикивая проклятия Богу и монахиням, и вылетел в заснеженную рождественскую ночь.

Блуждая в пижаме по сугробам, он попал в компанию волков человечьей породы и навсегда оставил позади свое прошлое, похоронив в самом темном углу сознания вместе со смертью родителей и зрелищем горящей церкви.

Сперва он был в этой стае самым молодым хищником, но пробивался когтями и зубами наверх, пока не встретил волка еще более злого, чем он сам, нечеловеческую тварь, все еще ходящую на двух ногах. Может быть, подумал Маттиас, он не мог не стать вервольфом. Но ему это тогда было все равно. На самом деле он рад был этому и принял свое превращение с яростным ликованием. Хватило с него голода, бедности и чужой ненависти ни за что. Он будет волком, и никогда не будет голодать или мерзнуть, и не будет его бить черный человек. И если кто-то будет ненавидеть его, то будет за что, а если будут бояться — пусть даже как темной ночной легенды — то тем лучше.

Он так тщательно исторг из себя все, чему научился у Сестер Милосердия, что не верил в существование святого Николая. Этот тип в санях не слишком был похож на веселого толстяка американских рекламных роликов или на пузатиков, собирающих пожертвования на тротуарах, — скорее он напоминал европейские фарфоровые фигурки, которые стояли у немецкоговорящих родителей Мэтта на каминной полке, поэтому понятно, что Мэтт его не узнал. Что ж, второй раз он такой ошибки не сделает. Но сейчас он здесь, и у него есть сила позволить Маттиасу летать по воздуху — пусть даже одну ночь в году и в компании норовистых оленей, имеющих на него зуб. И у него, похоже, есть еще очень много других сил. Интересно, очень интересно…

Следующая остановка была на крыше из замшелых деревянных пластин. Снизу доносился запах спящих младенцев и рождественского печенья с горячим чаем. Сейчас Крис Крингл был совсем рядом, когда сошел с саней и пошел по крыше, чтобы исчезнуть в вихре снега и ледяных блесток. Мэтт не очень понимал, как это делается, но идея была.

Когда веселый старый эльф и его более мрачный компаньон вернулись, Маттиас прокашлялся и спросил:

— Сколько вам детей надо посетить каждый год?

— Несколько тысяч. Точную цифру не помню.

— А почему не всех? Я думал, это и есть ваша работа.

— Это было бы нецелесообразно, — ответил святой в красной шубе, грустно покачав головой. — В наши дни я персонально посещаю только определенных детей — тех, кто больше других нуждается в надежде, милосердии и утешении.

— А остальные? — рычащим голосом спросил Мэтт. — Они ничего этого не заслуживают?

— Заслуживают, конечно. Но у меня очень много помощников и нет необходимости стараться посетить каждое дитя. На планете, знаешь ли, шесть миллиардов человек.