Мария Барышева - Дарители

— Она тебя обожает. Будь с ней помягче и постарайся продумать, как себя с ней вести. В конце концов, никто, кроме тебя, не виноват в том, что с ней случилось. Только ты можешь вылечить ее от этого…жречества.

Глаза Наташи затуманились, заволоклись мечтательной дымкой.

— Я бы могла ее снова нарисовать… могла бы найти то, что…

— Ты опять? — холодно произнесла Вита. — Аб инкунабулис? [10] С начала (лат.)

Наташа, не поняв, пожала плечами, выбросила недокуренную сигарету в дождь и отвернулась.

— Пойду спать, иначе мы сейчас опять… — не договорив, она махнула рукой и ушла в комнату. Света, услужливо улыбаясь, принесла ей кофе, и Наташа, обжигаясь, торопливо выпила его, потом быстро переоделась. Рубашка Светы оказалась ей узка и коротка, она сильно стесняла движения, резала в груди и в плечах, но Наташа не стала ее снимать — прикосновение дорогого хорошего материала к коже было восхитительным. Она выключила верхний свет и нырнула под одеяло.

Вита и Света долго не ложились, курили на балконе, говорили о чем-то, смеялись приглушенно за закрытой дверью, и повернув голову, она видела их темные силуэты за задернутой шторой. Вспугнутый кофе сон не возвращался, и Наташа просто лежала с закрытыми глазами. Вначале она вспоминала лицо погибшего в Суздале человека — картину она помнила хорошо, а вот лицо позабылось — лица не имели значения. Потом подумала о Славе, и сразу стало больно, за болью пришла ненависть, и слезы, порожденные болью, превратились в слезы бессильной ярости, и кто-то внутри глотнул этой ярости, и проснулся, и зашептал настойчиво. Слушать его было очень приятно, слушать его было необходимо, но Наташа сжала зубы и снова представила себя гигантским водяным валом. Волна обрушилась на шепот, смяла его, растворила и растеклась отчаянием и безнадежностью. Неужели теперь такова будет ее жизнь до самого конца? Снова и снова воевать с собой, снова и снова убивать себя, снова и снова лишать себя воздуха. Только и будет, что дороги, и города мимо, и чужие лица, и боль, и бессилие, и вечный голод, и вечная вина. Сколько она выдержит — десять лет или один день? Схоронить себя, не умерев. Что взято против воли, останется навсегда, а что отнято — никогда не вернуть. Ей казалось, что быть творцом — благо, но это оказалось проклятием. Как громко смеются боги, и сколько крови в их смехе!

Неожиданно все исчезло, и Наташа погрузилась в странный покой, густой, как мед, утешающий, умиротворяющий. Она снова услышала шелест дождя за окном, снова услышала голоса на балконе, смешок Виты, Наташиной и чужой волей безжалостно выдранной из собственной жизни. Умирали не те, кому следовало умереть. Умирали не те…

Думаю, когда ты начнешь рисовать, ты и не вспомнишь о своей мести, не вспомнишь о Славе, обо мне, обо всех, кто уже умер…

А разве это важно?

Наташа улыбнулась в полумраке, и кто-то внутри улыбнулся вместе с ней, и улыбки их были темными, и тьмы становилось все больше.

— Ты уверена, что не сможешь пойти? — снова спросила Вита, причесываясь и поглядывая на Наташу, которая лежала на диване и рассеянно смотрела в экран телевизора. — Ты ведь так хотела посмотреть город.

Наташа покачала головой, тут же охнула и прижала ладони к вискам.

— Нет. Голова просто раскалывается — и таблетка не спасла. Наверное, посижу еще немного и опять лягу спать. Ты надолго?

— Вряд ли. Я и сама не в лучшем физическом состоянии. Просто есть пара небольших дел, а вечером поеду к Карине, заберу деньги. Света, присмотришь за ней, хорошо? Я возьму телефон — если что, сразу звоните.

Матейко, усиленно кому-то названивавшая, весело кивнула.

— Возьми мой зонтик, обещали дождь. И один из ключей на тумбочке возьми. У меня их много — я почему-то постоянно теряю ключи.

— Хорошо, — Вита вышла из комнаты и вернулась уже в пальто и с сумкой через плечо. — Все, дамы, разрешите откланяться. Смотрите, не открывайте дверь кому попало. Я скоро.

— Не теряйся, — тускло сказала Наташа, с болезненным вздохом опуская голову на подушку. Но едва хлопнула входная дверь, как ее глаза, только что затуманенные и несчастные, мгновенно ожили, широко раскрывшись, и из них выглянуло нечто осознанно хитрое и довольное. Наташа села на диване, расстегнула заколку, и спутанные волосы рассыпались по ее плечам, часть прядей свесилась на глаза, придав выражению ее лица недобрую затаенность.

— Тебе разве сегодня не надо на работу? — спросила она Свету. Та мгновенно положила трубку и удивленно переспросила: