Мария Барышева - Дарители

— То картины… их видно… но ведь нельзя же увидеть смысл того, что написано…

— Ты просто не понимаешь сути, я объясню, — Вита потянулась и взяла листок со схемами. — В принципе, процесс одинаков, только… Наташка — понимаешь, она из людей нечто забирает. Он — дарит! Дарит себя!

— Что?

— Механизм образования метафоры — перенос из одной семантической сферы в другую: «предмет — человек», «физический мир — психический мир»…

— Перенос понятий…

— Да, мы воспринимаем реальность, и она становится частью нашего психического мира… грубо говоря. А он часть своего психического мира превращает в реальность… не понимаешь?

— Не понимаю, — раздраженно сказал Схимник, — это не совсем то слово!

— Проще говоря, он превращает метафоры в демонов… ну, пусть будет такое определение. Когда он пишет, он… как бы это сказать, скрещивает их с чем-то, чего в наших категориях мышления не существует… он вкладывает какую-то часть себя, вплетает ее в смысл, и она остается там, пока ты не увидишь это, не прочтешь до конца… и тогда это что-то исчезает и проникает в тебя… ты разрушаешь клетку и выпускаешь ее содержимое, понимая его. Это нечто… оно то ли как катализатор, то ли как ключ, как шприц… я не знаю механизма… только оно превращает смысл, который ты расшифровал где-то там… — она махнула ладонью себе за спину, — в реальность. Психическое становится физическим. Везде здесь, в каждом письме говорится о сладости смерти и о боли. Ты ощущаешь боль и хочешь умереть, потому что только так ты от нее избавишься.

— Знаешь, — сказал Схимник с сожалением, поднимаясь с кровати, — на своем веку я слышал много всякого…

— Он существует! — крикнула Вита нетерпеливо и с отчаяньем. — Это невозможно, но это так! Я не знаю, как его назвать — демон, келет… его невозможно назвать, понять, исчислить! Но Наташка его видела. Когда рисовала Лешко, она видела его. Он поглощает все, что есть в человеке — все, оставляя только боль. Я не знаю, что это за тварь, но насколько надо ненавидеть людей, чтобы превратить эту ненависть в какой-то заразный вирус, в болезнь, и сколько должно быть этой ненависти, что ее можно дарить без убытка! Да, я понимаю, насколько безумно это звучит… семантический демон — ха! Я ничего не могу доказать, это все сплошные домыслы… и у меня нет нужного образования, чтобы привести все это в более стройный и упорядоченный вид! Но я в это верю! Я чувствую, что права! Так или иначе, он создал свою систему, понять которую до конца можно только оказавшись внутри нее! Равно как и тебе, чтобы понять и поверить во все, что, как ты считаешь, я тут нагородила, нужно стать мной! — Вита потянулась к запечатанному конверту, адресованному ей самой, взяла его и начала им обмахиваться, как веером. — Вот теперь ты точно считаешь меня сумасшедшей, а?!

— Почему же, любая теория имеет право на существование, — Схимник потянулся. — Слова не плоть, из рифм одежд не ткать. Слова бессильны дать существованье, как нет в них также сил на то, чтоб убивать. [6] К. Случевский. «Ты не гонись за рифмой своенравной…» Более известны финальные строчки: «А Ярославна все-таки тоскует / В урочный час на каменной стене …».

Вита удивленно посмотрела на него, и он лениво улыбнулся.

— Все это объясняется гораздо проще и не так страшно.

— Ну конечно, яд! — Вита презрительно фыркнула. — Слушай, а ты кто по образованию?

Схимник пригладил волосы, поглядывая на конверт в ее руке слегка настороженно.

— Ну, скажем так… и медик.

— У-у, тогда понятно, чего ты так упираешься — ты даже не гуманитарий! Совершенный реалист! Как же ты мог в Наташку поверить — настолько, что все бросить?!

— Откровенно говоря, я еще толком не знаю, кто она для меня. Я верю в результат, а не в процесс.

— Значит, — произнесла Вита с какой-то тоской, — все это было зря. Все было совершенно напрасно. Ты ничего не понял. Видит бог, я старалась. Не может быть, чтобы я ошиблась. Я понимаю, что он делает, я почти понимаю, как он это делает, пойму и кто он такой…

— В любом случае, теперь я точно знаю, что это не Сканер, — сказал Схимник. Он встал и теперь смотрел на Виту с сожалением, которое к его лицу совершенно не подходило. — Ты смышленая девчонка, и теория у тебя замечательная, но единственное, на что она годна, это на сюжет для романа. Я старше тебя и намного больше видел. Реальная действительность гораздо хуже всяких заумных и фантастических теорий, страшных сюжетов и так далее, потому что на деле она слишком проста, и смерть в ней — штука привычная и обыденная, как грязная кастрюля или сломанная скамейка — не лучше и не значительней.