Станислав Шуляк: Непорочные в ликовании

— Ну какие там мальчики, комиссар, — отчаянно шептал Ш., эксцентрически возводя взор на угрожавшее ему оружие. — Нам же обоим уже прилично под сорок. Мне сейчас до смерти ближе, чем вам чихнуть. Да вы только посмотрите, какая уже у меня щетина на морде седая, а вы же знаете, каким я раньше был чернявым!..

— Так! — отрезал вдруг комиссар. — Время не ждет! По коням! — И довольно поспешно первым устремился в машину. Помощники его мигом оставили свои жертвы и бросились за комиссаром. Ш., еще не верящий своему избавлению, рухнул на колени, словно подкошенный, и обмякший Ф. также сполз на землю около колеса. Двери хлопнули, мигалка и фары погасли, и машина комиссара бесшумно нырнула под невесомое покрывало темноты.

— Фух!.. — обессиленно пробормотал Ф., осторожно касаясь разбитой губы пальцем. — Живые пока. А знаешь, мне что-то это мудило комиссарово в последнее время начинает действовать на нервы. Еще немного, и я велю на Рождество его запечь в яблоках.

— Никто! — молитвенно повторял Ш., - Никто!.. Никто по поводу моего конца не сочинит «Aases Tod». Никто!.. Никто не напишет!..

— А ты попроси получше, приятель, — брезгливо отозвался Ф., - глядишь, и Анитра спляшет. Своими тонкими ножками. Едва касаясь земли.

— Будет он еще, ублюдок, мне заливать, — с ненавистью вдруг Ш. прошипел и прямо на карачках к машине пополз, и слезы стекали по лоснящемуся лицу его. — Где же ты это видел, свинья, чтобы кто-то теперь собак содержал и в такое время их вздумывал выгуливать?! Вот дерьмо! Вот уж свинья! Вот полудурок!

— Ишь ты, гвардии командир бешенства!.. — фыркнул Ф. с лицом в болезненном искривлении.

Они долго сидели в машине в темноте, зализывая раны и ссадины. Их теперь не было двое; они были один и один. Участь ночи — отщепление и равнодушие ко всем тем, кого ей удалось застигнуть врасплох.

— Ну, наш эфеб был сегодня на высоте, — говорил комиссар Кот, устроившийся на заднем сидении с выпиравшими пружинами и с двух сторон помощниками своими притиснутый.

— Из Фишки может выйти толк, — мотнул головой длинноволосый. — Вы, комиссар, кого угодно сделаете человеком.

— Ты, Кузьма, не слишком соловьем разливайся, — хмуро возразил комиссар. — Я недоволен тобой за прежнее…

— Какое такое прежнее? — быстро спрашивал тот.

— Такое! — отрезал комиссар.

— Я все-таки не понял… — начал длинноволосый инспектор Кузьма Задаев.

— И потом, я не слишком люблю соваться к шефу с пустыми руками, — перебил его Кот. — А будет именно так; причем, именно по твоей милости.

— Да ладно тебе, Борис, — с точною крупицей беззастенчивости говорил длинноволосый. — Придумаем что-нибудь.

Инспектор-стажер Неглин, двадцати четырех неполных лет от рождества его, сидел ошуюю комиссара и молча прислушивался к разговору старших.

— Ну, конечно, особенно ты придумаешь.

— Ну а что — шеф? Вполне приличный человек, если не считать перхоти, — сказал еще Кузьма, озабоченно почесывая у себя под носом.

— Поговори еще, — отозвался Кот.

В одно из внезапных мгновений Ф. вдруг вздрогнул и вспомнил о себе. Голову подняв, он поискал Ш., он ожидал увидеть приятеля бормочущим, саркастическим или скорбящим, но увидел вблизи профиль головы его с губою отвисшей, хотя и без признаков смысла в затененных чертах. Тот недаром прослыл умельцем бессодержательного, говорил себе Ф. Он потянулся рукою к двери, рассчитывая открыть ее беззвучно, но Ш., носом сопящий в сонном оцепенении, упредил осторожное движение своего пассажира.

— Ты, должно быть, поссать собрался? — говорил он, поежившись.

— Справить одну из своих безукоризненных потребностей, — легко согласился Ф. Он вышел из машины на обочину ночи и помочился, грудью вдыхая застывший безжизненный воздух. После вернулся и воссел возле Ш., протиравшего стекло неопрятною тряпкой. — Это уже Нуккапебка? — спросил он, вглядываясь в серевшие силуэты сараев и в фасады полуразрушенных зданий.

— Нуккапебка, Нуккапебка, — согласился Ш., заводя мотор. — Историческая родина безнадежности. — Усилием горла своего Ш. старался подготовить голос к изречениям незаурядного.

— Ну, тогда я спать пошел, — говорил Ф., насколько возможно вытягиваясь на сидении.

— И да приснится тебе какое-нибудь новое эротическое сновидение, — саркастически Ш. отвечал.

— Спасибо, спасибо, непременно, — говорил Ф. со старческой готовностью в голосе своем и мыслях.

Метров двести тянулся бетонный забор, потом снова были пустыри с жестким сухим бурьяном, по левую руку — насыпь с одною расхристанной колеей, Ш. выключил дальний свет и ехал медленно. Колдобин дороги он не объезжал, но правил прямо на них, ибо не надеялся жить дольше, чем будет жить подвеска машины его; если же Ш. исчезнет, так незачем беречь и железо, говорил себе он. Поодаль от дороги стояло несколько убогих домишек, в одном из окон горел тусклый керосин, здесь была жизнь, должно быть, бесполезная, но цепкая и безотчетная; за домами Ш. видел пепелище, а после снова раскинулись пустыри. Еще недавно совсем он не слушал речей вечера и теперь тоже пренебрегал резонами ночи этой незрелой. Над холодной землею теснилась ночная одушевленная непогода.