Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане

Вдавлена в непонятную плотность материальных конструкций и отчаянно барахтаюсь, пытаясь осознать своё место в окружающей реальности и уяснить хоть на самую малость правила игры.

Ничего не выходит.

Я обыкновенное ничтожество. Глупое, бестолковое существо. Мне вечно суждено проигрывать. Пришла пора взглянуть в зеркало и признать, что я не то, чем кажусь сама себе. Сочетание болезненной гордыни и никчемной сущности ставит на моей личности однозначный и безапелляционный приговор: к жизни не приспособлена!

Кого я обманываю фантазиями о скорой причастности к великой литературе, великому театру и великому кинематографу? Кто меня там ждёт, кому я там нужна? Я глупая провинциальная дешёвка, у меня нет ни таланта, ни самых элементарных связей для поступления в московские вузы. Я обречена на неудачи, зависть, злорадство и беспощадное самоедство. Из таких, как я, получаются образцовые алкоголички.

Если я не решусь на принципиальный поворот, на смену курса, но полное отрицание иллюзий — я никогда не выберусь из этой зловонной трясины возвышенных творческих ожиданий. Их не будет. Светик-семицветик, девочка моя, их никогда не будет! Просыпайся, дура!

Вот уж не знаю, каким боком приклеиваются мысли о человечестве. О его пути сквозь толщи времени. О его беспощадной битве с этой холодной и всепоглощающей субстанцией. О его вечном проигрыше.

Что мне человечество, какое я имею к нему отношение?

Имею?.. Да ладно.

Вечно так: думаю не о том, мысли вразброд, вместо чёткого плана действий — абсурдный, но чарующий космизм, дымка предвечного, болезненное притяжение неразрешимой тайны жизни. Проще витать в прунах иллюзорной вечности, чем бросить один-единственный, но внятный взгляд на собственную ничтожную жизнь.

Ничего, ничего. Взгляд уже сформирован, предвечное отступает, клочковатая и корявая жизнь торжествует. Это не иначе как прозрение. Я непременно выздоровею.

И всё же: сколько страсти, огня, дикой энергии и совершенно безудержной жажды живёт в этих согбенных под тоннами страха человеках, если они с такой необъяснимой настойчивостью передают друг другу эстафетную палочку жизни! Может внутри них — внутри нас! — живёт закодированная и никем в отдельности не понимаемая информация о том, что ожидается в конце пути?

Может, в сумме все мы знаем нечто совершенно удивительное и волшебное?! Нечто вроде того, что надо просто перетерпеть, переждать весь этот гнёт времени, не сдаваться, бороться за себя и своих детёнышей, всеми силами и всем бессилием удерживать эту крохотную искру жизни, что так и норовит погаснуть под любым дуновением — и тогда, в самом конце, через какое-то совершенно немыслимое количество лет придёт облегчение!

Придёт перерождение, трансформация во что-то гораздо более величественное и правильное, чем мы являемся сейчас! Придёт момент, ради которого мы и появились на свет!

Лучезарный момент освобождения…

Сомнений нет: пора сдаваться. Ты безнадёжна, придурошная!

Я стояла посередине площади. Напротив сельсовета. Почти не помнила, как добралась сюда. Словно захотела — и перенеслась. А вдруг так оно и было?

Площадь — слишком громко сказано. Небольшой пустырь, квадрат в центре деревни. Сейчас он вообще казался ничтожно маленьким. И как я этой малости не замечала раньше? Здесь всё крохотное: люди, деревни, города, мир этот.

Несколько человек — пара старух, тройка осоловевших мужичков, пацан на велосипеде. Солдатик у дверей сельсовета. То ли на посту, то ли просто о крыльцо плечом опёрся. И не смотрят на меня. Если только так, походя.

Ну а какая разница? Я готова раскрыть душу перед самым последним человеком на земле. Не в том положении, чтобы выбирать аудиторию.

— Люди добрые! — эге, а голос-то хриплый, дрожащий. Скрип тележный, а не голос. Где же твой звонкий вопль, Светочка? Где твоя хвалёная бодрость?

— Я должна объясниться перед вами. Покаяться. Прощения попросить.

Внимание к моей персоне ничуть не возрастало. Слышат ли они, что я говорю? Понимают ли, что это самый главный момент в моей жизни?

А-а, какая разница! Пусть перед пустотой покаюсь — но искренне.

— Дело в том, что меня никто не насиловал. Да, честное слово. Я девочкой была, когда сюда приехала. Просто автобус сломался — и в голове тут же план возник. Моментально. А тут и месячные, они недавно у меня…

Облизала пересохшие губы и перехватила удобнее выскальзывающую из рук тетрадь с повестью. Ладони мокрющие — просто ужас! Поверить не могу: я обливаюсь потом.