Энн Райс - Вампир Арман

Таково превосходство плоти – она пожирает все, превращаясь в великолепный пламенеющий костер, в настоящее огненное безмолвие.

Это и есть способ превратиться в неугасающий огонь – превращение посредством плотского экстаза.

Но я допустил рискованную для рассказчика вещь. Я оставил свой сюжет, на что, я уверен, Вампир Лестат (кто, возможно, более искусен, чем я, и так влюблен в образ, нарисованный Уильямом Блейком, что, признается он в это или нет, использовал в своей книге тигра точно таким же образом) не преминул бы мне указать, и мне лучше поскорее вернуться к той сцене на Пьяцца дель Дуонио, где я столько веков назад стоял рядом с Мариусом, глядя на гениальные творения Гиберти, воспевшего в бронзе сивилл и святых. Мы не торопились. Мариус тихо сказал, что после Венеции он избрал бы своим городом Флоренцию, ибо здесь многое расцвело великолепным светом.

– Но я не могу оставаться вдали от моря, даже здесь, – доверительно объяснил он. – И, как ты можешь убедиться своими глазами, этот город с мрачной бдительностью цепляется за свои сокровища, в то время как в Венеции сами искрящиеся в лунном свете каменные фасады наших дворцов предлагаются в жертву Всемогущему Богу.

– Господин, а мы ему служим? – настаивал я. – Я знаю, ты осуждаешь монахов, которые меня воспитали, ты осуждаешь неистовые речи Савонаролы, но не намерен ли ты провести меня другой дорогой к тому же самому Богу?

– Именно так, Амадео, этим я и занимаюсь, – сказал Мариус. – Будучи настоящим язычников, я не собираюсь так уж легко в этом признаваться, иначе можно неправильно понять его сложность. Но ты прав. Я обретаю Бога в крови. Я обретаю Бога в крови. Я не считаю, что таинственный Христос навсегда остался со своими последователями во плоти и крови, символизируемой перешедшим в новое качество хлебцем, по чистой случайности.

Как же меня тронули эти слова! Мне показалось, что солнце, от которого я отрекся навеки, снова поднялось на небо, чтобы озарить ночь своим светом.

Мы проскользнули в боковую дверь темного собора, именуемого Дуорно. Я стоял, глядя вдоль длинный, выложенный камнем проход на алтарь.

Неужели возможно обрести Христа по-новому? Может быть, я все-таки не отрекся от него навсегда. Я попытался выразить эти беспокойные мысли моему господину. Христос… по-новому. Я не мог всего объяснить и наконец сказал:

– Не могу подобрать слов.

– Амадео, все мы не можем подобрать слов, так бывает и с каждым, кто входит в историю. Много веков не находится слов, чтобы выразить концепцию высшего существа; Его слова и приписываемые Ему принципы тоже после него пришли в беспорядок; таким образом, Христа в его странствиях урывает, с одной стороны, пуританин-проповедник, с другой – умирающий от голода отшельник в земле, а здесь – позолота Лоренцо ди Медичи, который хотел чествовать своего Господа в золоте, краске и мозаике.

– Но Христос – это Бог во плоти? – прошептал я. Ответа не было.

Моя душа пошатнулась в агонии. Мариус взял меня за руку и сказал, что нам пора идти, чтобы тайно проникнуть в Монастырь Сан-Марко.

– Это тот самый священный дом, что отказался от Савонаролы, – сказал он. – Мы проскользнем туда, оставив его благочестивых обитателей в неведении.

И опять мы переместились в пространстве, как по волшебству. Я чувствовал только сильные руки господина и даже не увидел дверной проем, когда мы покинули это здание и попали в другое место.

Я знал, что он собирается показать мне работы художника Фра Анжелико, который давно умер, всю жизнь проработав в том самом монастыре, монаха-живописца, каким, наверное, суждено было стать и мне в далекой сумрачной Печорской лавре.

Через несколько секунд мы беззвучно опустились на сырую траву квадратного монастыря Сан-Марко, безмятежного сада, окруженного аркадами Микелоццо за надежными каменными стенами.

В моих вампирских ушах тотчас зазвучал хор молитв, отчаянные, взволнованные молитвы братьев, которые были верны Савонароле или сочувствовали ему. Я поднес руки к ушам, как будто этот дурацкий человеческий жест мог подать сигнал небесам, что я больше не выдержу.

Поток чужих мыслей прервал успокаивающий голос моего господина.

– Идем, – сказал он, сжимая мою руку. – Мы проскользнем в кельи по очереди. Тебе хватит света, чтобы рассмотреть работы этого монаха.

– Ты хочешь сказать, что Фра Анжелико расписывал сами кельи, где спят монахи? – Я-то думал, что его работы украшают молельню и другие общинные места или публичные помещения.