Энн Райс - Вампир Арман

Рыжий встал прямо передо мной, перегнулся через стол и приложился к моему рту мокрыми губами.

– Я умираю из-за тебя, мальчик! – объявил он.

– Нет, ты умираешь без причины, – сказал Мариус.

– Господин, пожалуйста, только не его! – крикнул я.

Я отлетел назад, чуть не потеряв равновесие. Нас разделила рука моего господина, и его ладонь легла рыжему на плечо.

– В чем же тайна, сударь? – отчаянно крикнул я, – тайна храма Святой Софии, в которую нужно поверить?

Рыжий был совершенно одурманен. Он знал, что он пьян. Он знал, что происходящее не поддавалось логике. Но он считал, что так ему кажется, потому что он перебрал. Он посмотрел на руку Мариуса, лежавшую у него на груди, и даже повернулся, чтобы посмотреть на пальцы, сжимающие его плечо. Потом он посмотрел Мариусу в лицо, и я тоже.

Мариус стал человеком, настоящим человеком. Ни следа не осталось от недоступного, не меняющегося бога. В его глазах и лице мерцала кровь. Он разрумянился, как будто долго бежал, и губы его были в крови, он облизнул их, и язык оказался рубиново-красным. Он улыбнулся Мартино, последнему, единственному, оставшемуся в живых.

Мартино оторвал глаза от Мариуса и поглядел на меня. Он мгновенно смягчился и потерял бдительность. Он почтительно заговорил:

– В разгар осады, когда турки ворвались в церковь, некоторые священники оставили алтарь Святой Софии, – сказал он. – Они унесли с собой чашу и святое причастие, тело и кровь нашего Господа. Они и по сей день спрятаны в потайных комнатах храма Святой Софии, и в тот самый миг, когда мы возьмем город, в тот самый миг, когда мы вернем себе великий храм Святой Софии, когда мы прогоним турков из нашей столицы, вернутся те священники, те самые священники. Они выйдут из своего укрытия, поднимутся по ступеням алтаря и возобновят мессу с того самого момента, на каком их заставили остановиться.

– А, – вздохнул я в восхищении от услышанного. – Господин, – тихо сказал я, – ведь это достаточно хорошая тайна, чтобы оставить ему жизнь, нет?

– Нет, – сказал Мариус. – Эту историю я знаю, а он сделал нашу Бьянку шлюхой.

Рыжий сделал усилие, чтобы следить за нашими словами, проникнуть в глубину нашего диалога.

– Шлюхой? Бьянку? Десять раз убийцей, сударь, но не шлюхой. Шлюха – все совсем не так просто. – Он разглядывал Мариуса с таким видом, словно находил этого разгоряченного от страсти мужчину прекрасным. Так оно и было.

– Да, но ты научил ее совершать убийства, – почти нежно произнес Мариус, массируя пальцами его плечо, а левую руку закинул ему за спину, чтобы иметь возможность соединить на плече обе руки. Он наклонил голову и лбом коснулся виска Мартино.

– Хммм. – Мартино весь встряхнулся. – Я перепил. Я никогда не учил ее ничему подобному.

– Да нет, учил, ты ее учил, но убивать за такие ничтожные суммы.

– Господин, а нам-то что за дело?

– Мой сын забывается, – сказал Мариус, глядя на Мартино. – Он забывает, что я обязан убить тебя от имени нашей прекрасной дамы, которую ты хитростью заманил в свои темные, грязные заговоры.

– Она оказала мне услугу, – сказал Мартино. – Дайте мне мальчика!

– Прошу прощенья?

– Вы намерены убить меня, так убивайте. Но дайте мне мальчика. Один поцелуй, сударь, я о большем не прошу. Один поцелуй, мне будет достаточно. Для всего остального я слишком пьян!

– Пожалуйста, господин, я этого не выдержу! – воскликнул я.

– Как же ты намереваешься вынести вечность, дитя мое? Разве ты не знаешь, что я собираюсь тебе дать? Разве есть у Бога такая сила, что может меня сломить? – Он окинул меня яростным, злым взглядом, но мне казалось, что в нем больше притворства, чем подлинных эмоций.

– Я выучил свой урок, – сказал я. – Я просто не могу смотреть, как он умрет.

– О да, значит, выучил. Мартино, целуй моего сына, если он позволит, и смотри, будь с ним ласков.

Теперь уже я перегнулся через стол и поцеловал рыжего в щеку. Он повернулся и перехватил мои губы своим ртом, голодным, кислым от вина, но соблазнительно, электрически горячим.

Из моих глаз брызнули слезы. Я открыл рот и впустил его язык. Закрыв глаза, я чувствовал, как он завибрировал, как его губы затвердели, как будто превратились в зажавший меня жесткий металл.

Мой господин набросился на него, набросился на его горло, и поцелуй застыл, а я в слезах, вслепую нащупал рукой то самое место на шее, куда проникли зловещие зубы моего господина. Я нащупал шелковые губы моего господина, твердые зубы под ними, хрупкую шею.