Энн Райс - Вампир Арман

К барабанам присоединились пронзительный визг труб и монотонные хлопки в бубен, и внезапно весь круг танцоров, держась за руки, задвигался, тела от пояса раскачивались из стороны в сторону, головы болтались, рты ухмылялись. "Дииии-еееес иииии-реее, дииии-еееес иииии-реее!» – пели они.

Я поддался панике. Но я не мог освободиться от тех, кто вцепился мне в руки. Я закричал. Одна пара фигур в длинных свободных одеяниях, стоящая перед мальчиками, оторвала от остальных первого из тех, кому предстояла пытка, и подбросила его сопротивляющееся тело высоко в воздух. Вторая пара фигур подхватила его и сильным сверхъестественным толчком швырнула беспомощного ребенка в огромный костер.

С жалобными криками мальчик упал в пламя и исчез, другие ученика, уверившись теперь в уготованной им судьбе, обезумели – плакали, всхлипывали, кричали, но тщетно.

Одного за другим мальчиков выдирали из кучи и кидали в огонь.

Я метался взад-вперед, пиная ногами землю и своих противников. Один раз я вырвал руку, но ее моментально захватили три другие фигуры с жесткими давящими пальцами. Я всхлипывал:

– Не надо, они невиновны. Не убивайте их. Не надо.

Но как бы громко я ни кричал, я все равно слышал предсмертные крики горящих в огне мальчиков: «Амадео, спаси нас!», были ли то слова последнего ужаса, или нет. В конце концов все, кто еще оставался в живых, подхватили этот распев. «Амадео, спаси нас!» Но от их группы осталось меньше половины, а вскоре не осталось и четверти – их, извивающихся, отбивающихся, кидали в воздух навстречу немыслимой смерти.

Барабаны не смолкали, как и насмешливое позвякивание бубнов и завывания рожков. Голоса составляли устрашающий хор, каждый слог окрашивался ядом.

– Вот и все твои сторонники! – прошипела ближайшая ко мне фигура. – Значит, ты их оплакиваешь, не так ли? В то время как во имя Бога ты должен был по очереди сделать каждого из них своей пищей!

– Во имя Бога! – закричал я. – Да как ты смеешь говорить об имени Бога! Вы устроили бойню детей! – Мне удалось повернуться и ударить его ногой, ранив его намного сильнее, чем он ожидал, но, как и прежде, его место заняли трое новых стражей.

Наконец в сполохах огня осталось только трое бледных, как смерть, детей, самых младших из нашего дома, никто из них не произносил не звука. Их молчание производило жуткое впечатление, их мокрые личики дрожали, неверящие глаза потускнели, и их тоже предали огню.

Я выкрикнул их имена. Как можно громче я закричал:

– На небеса, братья, вы отправляетесь на небеса, в объятья Бога!

Но как их смертные уши услышали бы меня на фоне оглушающей песни хора?

Вдруг я осознал, что Рикардо среди них не было. Рикардо либо бежал, либо его пощадили, либо его оставили для еще более страшной участи. Я покрепче свел брови, чтобы помочь себе запереть эти мысли в голове, чтобы сверхъестественные звери не вспомнили Рикардо. Но меня выдернули

из моих мыслей и потащили к костру.

– Теперь твоя очередь, храбрец, Ганимед богохульников, твоя, твоя, упрямый, бесстыдный херувим.

– Нет! – Я врос ногами в землю. Это немыслимо. Не может быть, чтобы я так умер; не может быть, чтобы меня сожгли. Я отчаянно доказывал себе: «Но ты же только что видел, как погибли твои братья, чем ты лучше?» – и все-таки не мог смириться с тем, что такое возможно, нет, только не я, я же бессмертный, нет!

– Да, твоя, и огонь поджарит тебя так же, как их. Чувствуешь, как пахнет жареной плотью? Чувствуешь, как пахнет горящими костями?

Сильные руки подбросили меня высоко в воздух, достаточно высоко, чтобы почувствовать, как ветер развевает мои волосы, а потом взглянуть вниз, в огонь, и его смертоносная волна ударила мне в лицо, в грудь, в вытянутые руки.

Я падал все ниже, ниже, ниже в пекло, раскинув руки и ноги, навстречу оглушительному треску дров и танцующему оранжевому пламени. Значит, я умираю! – думал я, если я вообще о чем-то думал, но, скорее всего, я испытывал только панику и заранее отдавался, отдавался предстоящей мне невыразимой боли.

Меня схватили чьи-то руки, горящие дрова рухнули и подо мной заревело пламя. Меня вытаскивали их огня. Меня тащили по земле. По моей горящей одежде топали ноги. С меня сорвали горящую тунику. Я хватал ртом воздух. Всем телом я чувствовал боль, жуткую боль обожженной плоти, и я намеренно закатил глаза в надежде на забвение. Приди за мной, господин, приди, если для нас бывает рай, приди за мной. Я вызвал его образ – обгоревший, черный скелет, но он протянул мне навстречу руки.