Лорел Гамильтон - Лазоревый грех

— Что ты здесь делаешь? — спросила я, и наплевать мне было, что это прозвучало враждебно. У меня был тяжелый день, а наличие Калеба у меня в кухне его не украшало.

— Записываю для тебя телефонограммы.

Он не среагировал на мой ворчливый вызов. Не похоже на Калеба — упустить повод пособачиться.

— Какие?

Он подал мне клочок бумаги. Лицо его было совершенно нейтрально, только мерцание в глазах так до конца и не исчезло. Оно говорило: «А у меня неприличные мысли. Про тебя».

Я медленно вдохнула и выдохнула, потом подошла взять клочок. Бумагу я узнала: стопка для записок, которые у нас возле телефона. Калеб подержал ее чуть дольше, чем нужно, чтобы я потянула, но отпустил, не сказав ничего неприятного. Впервые в жизни.

Я взглянула на записку. Почерк я не узнала, что указывало на Калеба. Неожиданно аккуратный почерк, печатными буквами.

«ВСЕ ЖИВЫ. КОГДА БУДЕТ ВРЕМЯ, ПОЗВОНИ МНЕ. ДОЛЬФ В ОТПУСКЕ НА ДВЕ НЕДЕЛИ. ЦЕЛУЮ. ЗЕБРОВСКИ».

Наверное, я подняла брови на последней фразе, потому что Калеб поспешно сказал:

— Я записал все, как этот полисмен сказал. Ничего не добавил.

— Верю. Зебровски считает себя остроумным. — Я поглядела в карие глаза Калеба. — Калеб, зачем ты здесь?

— Мика позвонил мне на сотовый и сказал, чтобы я сегодня был рядом с тобой.

Явно он не был особенно доволен таким приказом.

— Он не сказал, почему ты должен быть со мной?

— Нет, — нахмурился Калеб.

— И ты все бросил, что на сегодня наметил, и прибежал сюда со мной нянчиться просто по доброте сердечной.

Он попытался сохранить хмурое лицо, но постепенно расплылся в улыбке под стать озорным огонькам в глазах. Неприятной улыбке, будто он думал что-то про себя, и эти мысли ему очень, очень нравились.

— Мерль мне сказал, что сделает мне плохо, если я не выполню, что Мика велел.

Мерль был главным телохранителем Мики — шесть футов сплошных мышц и повадка такая, что ангел ада дважды подумает перед тем, как с ним связываться. Калеб — пять футов шесть дюймов и дохляк, никакого отношения к мышцам не имеющий.

Я не могла не улыбнуться:

— Мерль тебе и раньше угрожал, и ты не слишком его боялся.

— Это было, когда Химера был жив. Меня он любил больше, чем Мерля или Мику. Я знал, что он меня не даст в обиду, что там Мерль ни говори.

Химера — это был их прежний вожак парда. В некотором смысле он был «крестным отцом» групп оборотней. Но сейчас он был мертв, и его группы мы поделили между нашими. Для большинства из них это было облегчение, потому что Химера был сексуальный садист, серийный убийца и вообще плохой человек во всем. Но некоторые, те, что помогали ему вершить его кровавые фантазии, по нему скучали. Поскольку я вряд ли видела кого-нибудь страшнее Химеры — а видела я многое, в том числе претендентов на звание бога и тысячелетних вампиров, — я не верила тем, что тосковал по добрым старым дням. Один из них был Калеб.

— Отлично и прекрасно. Рада, что ты начал выполнять приказы как хороший солдат. Скажи Мике, когда он вернется, что я буду в «Цирке проклятых».

— Я поеду с тобой.

Он уже встал, говоря эти слова. Ботинок на нем не было, но Калеб есть Калеб — были кольца на пальцах ног.

Я покачала головой:

— Нет, ты останешься здесь и будешь принимать телефонограммы для Мики.

— Мерль выразился очень ясно. Мне положено сегодня находиться рядом с тобой — целый день.

Я нахмурилась. Мне начинала закрадываться страшная мысль.

— Ты уверен, что ни Мика, ни Мерль тебе не сказали, зачем ты должен сегодня ко мне приклеиться?

Он покачал головой, но вид у него был встревоженный. Я впервые подумала, действительно ли Мерль ограничился «разговором».

— Что тебе обещал Мерль сделать, если ты не будешь ходить за мной как тень?

— Он сказал, что все мои пирсинги вырежет ножом, а особенно самые последние.

В голосе его не было даже намека на поддразнивание. Была только безнадежность.

— Последние? Это в сосках? — спросила я.

— Нет. — Он покачал головой.

И руки его опустились к верху штанов с расстегнутой пуговицей. Он тут же расстегнул вторую.

Я подняла руку:

— Стоп, не надо. Все поняла. Ты проколол себе... там.

— Я подумал, почему нет? Ведь за пару дней заживет, а не за недели или месяцы, как у людей.

Я хотела спросить: «Больно было»? Но так как серебро жжет ликантропам кожу, то пирсоваться может только мазохист. Я одного леопарда с пирсингом спросила: почему не золото? Ответ: тело зарастает на золоте, погружает его в себя. А на серебре — нет.